Когда нам пришлось делать над собой усилие, чтобы передвигать наши онемевшие ноги, и не стало хватать сил, чтобы возвести иглу, мы пустили в ход шелковую палатку. Хотя температура воздуха оставалась по-прежнему очень низкой, благодатные солнечные лучи проникали сквозь шелковую ткань и мягко касались наших сомкнутых во время сна век. Если дул по-настоящему сильный ветер, нам все же приходилось возводить защитную стену.

Однако стоило нам преодолеть оставшиеся сто миль, как мой мозг очнулся от летаргии. Я все-таки взял себя в руки. Мои чувства вновь обрели остроту, и теперь я с большим любопытством наблюдал странный мир, в который судьба забросила нас — первых людей.

Шаг за шагом я вторгался в неисхоженный, неизведанный мир. Каким усталым ни чувствовал я себя, я трепетал от возбуждения. Этот трепет испытывает каждый исследователь, вступивший на новую землю. Его приносят великие открытия и победы. Как сказал Ките,[133]

Я был хозяином ледяных просторов, их единственным покорителем. Я шагал вперед с неукротимым ощущением, что добываю славу.

Признаки земли, в которые я заставлял верить своих спутников, все еще появлялись каждый день, но я, конечно, знал, что это обман. Мне казалось, что вот-вот должно случиться нечто необычное, что некая линия должна пересечь наши горизонты, отмечая тот важный район, куда мы вступали.

Сквозь кристально чистый воздух мой взгляд перебегал от равнин, клубящихся красочными сверкающими волнами, к словно танцующему горизонту. Миражи переворачивали все вверх ногами. Опрокинутые земли и странные предметы падали и вздымались, окутанные собственной тайной. А причина сих магических свойств атмосферы — это постоянная насыщенность ее великолепным полуночным сиянием солнца, которое пронзало своими лучами слои воздуха с разными температурами и плотностью.

Ежедневно посредством тщательных измерений я обнаруживал, что ночные тени стали короче и, как указывал теневой циферблат, почти одинаковой длины с тенями последующих дневных часов.

С помощью серии удачных астрономических наблюдений я определял наше местоположение на каждой стадии продвижения вперед.

С приближением полюса мое воображение взыграло. Нас всех охватило почти истеричное возбуждение. Моим «мальчикам» казалось, что они видят медведей и тюленей. Нам часто являлись новые земли, однако с изменением местоположения солнца горизонт всякий раз прояснялся. Нас охватило сильное желание пробиться к заветной тайне. Карабкаясь по длинной лестнице широт, мы ощущали, что каждый час работы придвигал нас все ближе к полюсу — к полюсу, обладания которым люди добивались три столетия и который, с благоволения судьбы, должен был стать моим!

Однако я чувствовал себя настолько усталым, что иногда, когда проходило мимолетное возбуждение, на меня словно находило отупение. Однако я все же обрел привычку подмечать увиденное. Так миля за милей передвигая ноги по ужасной ледяной пустыне, я смотрел больными, затуманенными глазами и запоминал все, что увидел.

От 88-й до 89-й параллели лед лежал большими, более ровными полями, чем это было южнее.[135] Я также заметил, что здесь улучшилась видимость. Казалось, я перекрывал глазами большие расстояния, и лед на горизонте имел менее угловатые очертания. Цвет неба и льда сменился на более глубокий, от пурпурного до голубого. У меня не было никаких способов проверить эти впечатления. Страстное желание найти что-нибудь необычное зажгло мое воображение. Однако, поскольку поверхность земли у полюса становится более плоской, вполне возможно, что здесь горизонт как бы естественно отодвигается.[136]

19 апреля в 8 часов утра мы расположились лагерем на живописном старом поле с торосами, на их верхушки было удобно взбираться для того, чтобы посмотреть вокруг. Мы разбили палатку и успокоили собак кусками пеммикана. Новая вспышка энтузиазма была вызвана неограниченной порцией горохового супа и несколькими полосками мороженого мяса. Затем мы купались в дарующих жизнь лучах солнца, отгородившись от пронизывающего ветра шелковой стеной палатки.

День был прекрасным. И если бы не усталость, которая несколько притупляла ощущение красоты, мы смогли бы в полной мере насладиться игрой света и красок на этой постоянно меняющейся, сверкающей сцене. Однако в нашем положении держать глаза открытыми только для того, чтобы продлить удовольствие, означало бы презреть жалобы ноющих от усталости мышц.

Авела и Этукишук вскоре забылись в глубоком сне, что было их единственным утешением при такой тяжелой жизни. По выработавшейся привычке я продолжал бодрствовать, чтобы провести астрономические наблюдения. Мои расчеты долготы показали 94°03 1. В полдень высота солнца была тщательно установлена секстаном, и широта после вычитания редукции оказалась равной 89°ЗГ. Дрейф отнес нас слишком далеко на восток, но тем не менее наше продвижение воодушевляло.

Я отложил в сторону инструмент, записал цифры расчетов в записную книжку. Затем, словно зачарованный, посмотрел на цифры. Мое сердце забилось в груди, голова закружилась от возбуждения. Ликуя, я поднялся на ноги. Мы были в 29 милях от полюса[137]

Я, кажется, наделал шума в маленьком лагере. Этукишук проснулся, приподнялся и протер глаза. Я сказал ему, что за два обычных перехода мы, вероятно, сможем достигнуть «Tigi shu…»— «Большого гвоздя». Он вскочил на ноги, закричал от счастья и, не слишком нежно пнув ногой Авела, сообщил ему радостную новость.

Вместе они поднялись на торос и в бинокль попытались отыскать такое важное место, как земная ось!

— Если бы она лежала на расстоянии всего одной ночевки, тогда бы мы ее могли увидеть! — сказали они, и я рассмеялся. Ощущение, которое принес смех, было столь необычным, что поначалу я испугался: ведь я не смеялся уже много дней. Представления эскимосов были забавными, однако для них эта мысль была исключительно волнующей.

Я пытался объяснить им, что полюс невидим для глаз и что его положение определяется только с помощью инструментов. Хотя все это было за пределами их понимания, объяснение вполне удовлетворило их любопытство. Они разразились радостными криками. Часа два они распевали, кричали, плясали и всячески выражали дикую радость. Однако я пришел к выводу, что они веселились при мысли о скором возвращении домой.

Тем не менее эта радость была первым проявлением положительных эмоций, которые прорвались наружу за последние недели. Некоторое время меня обуревали страхи, что мы не сможем вернуться на землю, что у нас не хватит на это сил. Взрыв энтузиазма рассеял мои опасения. Мое сердце стучало от радости. Внутри меня, казалось, забил источник новых сил. Думая о тех мытарствах, через которые мы прошли, я удивляюсь теперь тому запасу сил, которые дремлют внутри нас, и иногда чувствую, что мне нужно писать не о слабости человека, а петь хвалу во славу его возможностей.

Теперь, когда до полюса осталось всего 29 миль, сон как рукой сняло. Мы приготовили внеочередной чайник чая, нашу излюбленную похлебку из пеммикана, откопали бисквиты — подарок самим себе — и насытились этими деликатесами, оставив немного для победного пира. Собаки, которые присоединили свои голоса к нашему радостному хору, получили по дополнительному куску пеммикана. Мы приятно провели в палатке еще несколько часов и затем, воодушевленные, стартовали.

С радостным сердцем шагая впереди, я почувствовал новый стимул для размышлений. Я представил все проделанное нами. Одно препятствие за другим были преодолены. Каждая одержанная победа придавала нам новые душевные силы для преодоления очередной преграды. В неравной борьбе человека с неживой природой так было всегда. Это было побудительным мотивом к продвижению вперед и только вперед, к самому подножию ступеней, ведущих к окончательному успеху. И теперь, после нашей самоотверженной борьбы со стихиями — противниками нашего продвижения вперед, размеренной поступью по 15 миль в. сутки к нам пришел триумф!