Теперь вышибается наружу дверь нашего дома, — и все начинают скакать, чтобы согреться и умерить дробь, которую отбивают зубы. Разборка лагеря — дело одной минуты, потому что предметы словно сами собой, почти автоматически попадают в нужные тюки. Проходят несколько минут, и нарты загружены, тюки закреплены. Затем собаки пристегиваются в упряжку, и мы отправляемся в путь бегом. Скорость для собак и для людей одинакова — две с половиной мили в час, при этом неважно, какой лед — плохой или хороший, снег рыхлый или плотный, неважно, что приходится переваливать через неровности, рискуя сломать себе шею. Мы не останавливаемся ради ленча, не сбавляем хода, не отдыхаем и лишь погоняем, погоняем, погоняем.
Временами наши тела совершенно не выделяли пота и токсина, словно генерируя в мышцах прямо-таки неземную усталость, наполняя и мозг утомлением. Когда мы с усилиями шаг за шагом пробиваемся вперед и пот все же выделяется у нас из пор, он замерзает на складках одежды, и тогда разгоряченные части тела покрываются инеем. Такие муки терпели мы ежедневно.
Стартовав в то время года, когда к концу подходила полярная ночь, останавливаясь на ночлег под открытым небом, нам пришлось приспосабливать наше зрение сначала к полной темноте, а затем к постоянному солнечному свету. Весна оказалась самым холодным временем года, и мы, по-видимому, уже испытали все возможные пытки, которым может подвергнуть человека Арктика. Однако все до конца человек испытывает в Арктике лишь тогда, когда почти перестает биться его сердце.
В упорных маршах на Север, следовавших один за другим, вдали от земли, от цивилизации мы не встречали ничего, что могло бы согреть наши души. У берегов земли были ураганы, штили, и контраст между ними, даже в непроглядной ночи, был чем-то вроде вдохновляющего начала, однако здесь, в этих местах, закоченевший мир представал перед нами во всех своих худших проявлениях. Ветер, который настойчиво дул с запада, то сильный, то слабый, но всегда пронизывающий, причинял нам страдания, привыкнуть к которым мы так и не смогли.
Самая страшная пытка, которой нас подвергали ветер и влажный арктический воздух, — это ледяная маска вокруг лица. Такая маска была до абсурдности живописной, но причиняла сильную боль. Каждая капля выдыхаемой влаги конденсировалась и примерзала либо к волоскам на лице, либо к меху песца, окаймляющему капюшон. Это превращало нас в карикатуры.
Часто изменяя курс, мы обращались к ветру то одной, то другой щекой, и в результате сосульками покрывался каждый волосок, предоставлявший удобное место для них. Эти ледяные обрамления отбрасывали ослепительные разноцветные лучи, однако они не представляли никакого удобства своему владельцу. Сначала сосульками покрывались усы и бороды, затем движение воздуха переносило влагу на наши длинные волосы, которыми мы защищали от холода лбы, — образовывалась масса инея. Влага, аккумулированная от глаз, оседала на бровях и ресницах, покрывая их инеем. Ледышки скапливались вокруг лба, образуя сверху нечто вроде снежного полумесяца, а влага, накапливающаяся под подбородком, в сочетании с дыханием образовывала и там полукруглое ледяное обрамление. Однако самыми неудобными сосульками оказывались те, что формировались на грубых волосках внутри ноздрей. Для того чтобы предохранить лицо, эскимосы удаляют волосы на лице с корнем — видимо, поэтому среди них так редко встречаются усачи и бородачи. Таким образом, при низких температурах и постоянных ветрах наше существование во время переходов превратилось в непрерывную пытку. Однако, забившись в иглу, словно в курятник, наевшись сушеной телятины с салом и напившись горячего чая, мы иногда наслаждались «животным» комфортом.
В течение двух дней, невзирая на бушевавшую пургу, нам удалось, подгоняя собак, добиться ободряющих результатов. Временами мы бежали перед упряжками, призывая животных двигаться вперед. Вечером 26 марта, учитывая показания шагомера и прибегнув к другим методам счисления, я определил, Что мы находимся на широте 84°24 и долготе 96°53 .
Горизонт на западе был неизменно окутан мраком. Надвигался шторм, который медленно перемещался на восток. Поздно вечером мы приготовились встретить ожидаемый шквал. Мы возвели иглу крепче обычного, надеясь на то, что свежий ветер очистит горизонт к утру и таким образом предоставит нам день отдыха. Длинные утомительные переходы без остановок, необходимых для восстановления сил, неизбежно подрывали наш энтузиазм и время от времени вызывали в нас физическую депрессию, которая, как правило, продолжалась недолго.
Изо дня в день мы все больше и больше радовались нашим спальным мешкам. Только «животный» комфорт давал нам передышку, облегчал нашу полную забот и холода жизнь. Как часто во время длинного перехода при мысли о комфорте мы старались внушить усталому телу предвкушение радости отдыха.
Вечерами, когда снежные блоки купола смыкались над нашими головами и мы могли беспрепятственно дышать недвижным воздухом, лампа, источавшая голубое пламя, пела песни о гастрономических радостях. Прежде всего мы не могли отказать себе в удовольствии напиться ниспосланной небом ледяной воды, чтобы утолить страшную жажду, которая наступает после многих часов физического напряжения и потения. Затем приходило время раздевания — по очереди, потому что теснота в иглу не позволяла проделывать это всем сразу.
С ног стаскивались подбитые изнутри мехом унты, стягивались брюки из медвежьей шкуры. Затем нижняя половина туловища быстро запихивалась в спальный мешок. Тут же появлялась глыба пеммикана, и зубы приступали к перемалыванию этой твердой, как кирпич, субстанции. Мы не страдали отсутствием волчьего аппетита, однако полфунта холодного, засушенного мяса с жиром до удивления эффективно меняет направление мыслей голодного человека.
Чай, приготовление которого занимало целый час, всегда был желанным даром, и мы приподнимались на локти, чтобы принять его. Под влиянием согревающего напитка мы приступали к сниманию меховой куртки вместе с примерзшим к ней льдом. Затем наступала очередь рубашки, опоясанной на талии кольцом льда. Тело в последний раз вздрагивало от холода, затем, протолкнув его поглубже в мешок, мы стягивали капюшон и… оказывались потерянными для ледового мира.
Ощущение физического тепла, общее расслабление, удовольствие, которое испытываешь от этого, — интересная тема для изучения. Общество товарищей, бодрящий холодный воздух, вой мучителя-ветра, слепящие, но лишенные тепла лучи солнца, боль, причиняемая метелью, и прочие проявления жестоких стихий — все куда-то пропадало. Сознание человека, освободившегося от волнений и страданий, направляет мысли к родному дому, навевая воспоминания о лучших временах. Испытываешь приятное ощущение от собственных рук и ног, освобожденных от бремени неуклюжих мехов, от прикосновения к собственной теплой коже.
Рано утром 27 марта задул ураганный ветер, однако к полудню он утих. Яркое солнце и повышение температуры были слишком привлекательны, и мы не смогли пребывать в бездействии. Хотя на западе из-за множества грозных облаков было по-прежнему темно, мы пристегнули собак к нартам и впряглись сами. Раздалось «Хук! Хук!», и мы, подпрыгивая, понеслись между обдуваемыми ветром торосами. Трещины во льду извивались словно корчащиеся в муках змеи. Вскоре ударил первый порыв ледяного ветра. Бросившись ничком на нарты, мы переждали его. Поблизости не было подходящего снега для того, чтобы соорудить убежище. Однако в нескольких милях впереди нам привиделось удобное место для лагеря. Мы надеялись достигнуть его после краткого отдыха. Неожиданно шквал утратил свою силу. При установившемся ветре нам без особых усилий удалось значительно продвинуться вперед. Температура была -41°, показание барометра — 2905.[116]
Обретя походное настроение, каюры уже не нуждались в понукании для того, чтобы совершить переход, соответствующий хорошей погоде. Когда солнце погрузилось на западе в сумрак, ветер рассвирепел и вынудил нас заняться устройством лагеря. Прежде чем строительство иглу завершилось, скрежещущий ветер прочесал торосы и намел сугробы величиной с песчаные дюны, что у меня на родине.
