Человеческое общество структурировано; изменить этого нельзя. Люди, находящиеся на разных уровнях системы, в своей биологической и нравственной основе одинаковые: они отличаются друг от друга объёмом знаний, сферой их приложения и условиями жизни.

«В своём высокомерном отношении к крестьянину, к его возможностям, иные современные деятели, хотя и провозглашали себя выразителями народных интересов, оказались в одном ряду с худшей частью надменных аристократов или ограниченных чиновников старой России, презрительно поджимавших губы в адрес простого мужика. Именно с худшей частью, потому что не только лучшие из дворян восхищались крестьянскими сметливостью в хозяйстве или художественным творчеством, но даже средние помещик и чиновник, обладавшие здравым смыслом, считались с крестьянским опытом и обычаем». Так пишет этнограф и историк М.М. Громыко.

У «зашоренных» писателей и журналистов прошлого (не будем называть имен, – их и так все знают) доныне черпают свои аргументы те, кто выступает против объективного показа старой деревни, называя это «идеализацией» крестьянской жизни. Им куда милее поплакать о тяжкой судьбине крестьян «Подтянутой губернии, уезда Терпигорева, Пустопорожней волости, из смежных деревень: Заплатова, Дырявова, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Нурожайки тож».

Поныне вся система образования принижает деревенскую жизнь, её традиции, её особенности. Настоящего уважения к крестьянину, его труду в учебниках нет. И в результате тают в тишине призывы сельского учителя к старшеклассникам: останьтесь в родном селении, это ваша малая Родина!.. – поздно, детишки уже сбежали в город, чтобы обрести более престижную профессию и образ жизни. А учителю и обижаться не на кого: он же сам доказывал им на уроках истории и литературы, что на селе одно мучение.

Даже в научных работах, исследовавших экономические процессы, уровень эксплуатации, классовую борьбу была, как правило, та же заданность, стремление показать лишь «тёмные стороны». Живая жизнь крестьянина с его умением и размышлением отсутствовала.

В науке, пишет М.М. Громыко,«укреплялось ложное представление, что «тёмный», «невежественный», «забитый» крестьянин был пассивен и бесконечно скован в своих действиях. А если он и был активен, то это был «кулак», с которым позже и разделались. Чем больше было сложностей в жизни современной деревни, тем важнее, по-видимому, было доказать, как плохо всё было в старину.

При этом неувязки бросались в глаза многим. Дети слушали рассказы стариков и видели в них совсем не то, о чем говорилось в учебнике. Исследователи видели в архивных документах иную действительность, чем в своих собственных теоретических экскурсах. Но говорить об этом было невозможно».

В советское время всё это очень даже «аукнулось». О чём спрашивать у самих крестьян, если они априори невежественны и тупы? На этой основе любой администратор с маломальским образованием (начиная с пятидесятитысячника, бывшего токаря, присланного из города, и до партаппаратчика) считал возможным с лёгкостью пренебречь огромным народным опытом в хозяйстве. О социальных вопросах что уж и говорить!

А ведь в прежние времена, когда учёные, писатели и журналисты ещё не направляли перья своего гнева на беспросветную жизнь крестьян, действительное состояние дел было известным, и улучшение жизни крестьян попадало в сферу внимания властей. Пусть власть и не озабочивалась тем, чтобы дать всем крестьянским детям общее и среднее специальное образование, или застраховать их всех на случай пожара; всё же целенаправленная борьба с бедностью велась в феодальной России.

Академик Л.В. Милов пишет: «Эволюционируя многие столетия как почти чисто земледельческое общество, при слабом развитии процесса общественного разделения труда, российский социум (и прежде всего его господствующий класс) был крайне заинтересован в сохранении жизнедеятельности буквально каждого деревенского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на само общество». А вот и подтверждение, которое мы находим в «Записках» Е.Р. Дашковой (1744—1810):

«Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы; следовательно, надо быть сумасшедшим, чтобы самому иссушить источник собственных доходов».

Кстати и Екатерина II в «Наказе» писала, что «законоположение должно применять к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринуждённо, и следуя природной нашей склонности».

Известные случаи духовной низости дворянина, отсутствия достоинства показывают в качестве главного аргумента как раз факты жестокого обращения с зависимыми людьми, «непомерного отягощения крестьян своих». Г.Р. Державин писал И.В. Гудовичу о беззаконном поступке капитана М. Сатина, который «озорничества и бой неоднократно…крестьянам и однодворцам… чинил; но всегда, якобы помощию своих пронырств и подарков, не наказанным и не судимым оставался, да и ныне я слышу, однодворец до того был мучен, что едва ли уже живым находится».

«Каков зять мой, так из того только можно заключить, что он берёт по десяти рублей со ста, и ныне ещё по два рубля в ящик собирает на жалованье своим людям, которых он почти и не кормит, приказывая им пищу добывать самим», – сообщал А.П. Сумароков Екатерине II. И добавлял: «Жалости и человеколюбия в нём нет никакого; обыкновенное наказание людям – вечные кандалы, наименование людям – «вы мои злодеи».

Но таких случаев весьма немного, и что интересно, количество их возросло с освобождением дворян, после принятия 18 февраля 1762 года Манифеста о вольности дворянства!

В 1792 году Н.И. Новиков писал Г.В. Козицкому: «дворяне… ни что иное, как люди, которым государь вверил некоторую часть людей же, во всём им подобных, в их надзирание. Дал бы Бог, чтобы почтенные мои собратия сему поверили!».

Сходная мысль была высказана и в изданной Н.И. Новиковым «Древней Российской Вивлиофике»: «Правительство, дав помещикам над крестьянами большую прежнего власть, отнюдь не представляло себе, чтобы могли из них сыскаться таковые изверги, которые бы, забыв человечество, захотели собственных своих крестьян разорять и утешать их бедностию и слезами».

Да, некоторые представители дворянства били своих крестьян; но тот же высший класс во второй половине XVIII века создавал усадебные школы, выпускал «книги как можно дешевле», чтобы «заохотить к чтению все сословия», строил для неимущих и увечных больницы, открывал приёмные дома для крестьянских сирот, организовывал раздачу голодающим денег и хлеба!

Причём важно не столько содержание благотворительной деятельности господствующего сословия, сколько её мотивы и их оценка самим дворянством. Прежде всего, обратим внимание, что речь идёт о помощи «бедным, нищим, несчастным», а не крестьянству, как зависимому податному населению. Ни у Новикова, ни у Бецкого в их просветительских усилиях не возникало мысли о целенаправленной подготовке крестьян к «освобождению».

Да и в среде крестьянства об оном речи не было.

Пришло время сопоставить многочисленные и многообразные источники, раскрывающие жизнь деревни с разных сторон, чтобы стал правдивым разговор о русских крестьянах. Сохранилось множество описаний современников, подробнейших ответов на программы различных научных обществ, решений общинных сходок, прошений, писем и других документов, по которым можно очень подробно представить жизнь старой деревни. Рассмотрим же некоторые из них, используя сведения, сообщённые в интереснейшей книге М.М. Громыко «Мир русской деревни».

Для начала удивимся: откуда берётся представление о невежественности крестьянина? Вырастить даже одно, самое неприхотливое растение – отнюдь не простой исполнительский труд. А в крестьянском хозяйстве столько разных культур, и каждая со своим норовом, столько разных оттенков погоды, почвы, ландшафта, и всё это надо знать и учитывать, если не хочешь, чтобы ты и семья твоя голодали. Сам годовой цикл земледельческих работ так многообразен и сложен, а природа вносит столько неожиданного в каждый следующий год, что поистине огромным объёмом знаний должен обладать каждый пахарь, чтобы хорошо справляться со своей работой. И не по плечу была бы такая задача отдельному человеку, если бы не опирался он на обширный и длительный коллективный опыт, приспособленный к тому же к конкретной местности и постоянно проверяемый и улучшаемый, опять-таки коллективно.