– Нисколько, – прошептала Эбби едва слышно.

Гленн внимательно ее разглядывал. Хоть лицо изможденное, осунувшееся от горя и боли, женщина в высшей степени привлекательная. Лет под тридцать, по его прикидке. Черные волосы коротко подстрижены, почти наверняка крашеные, так как брови гораздо светлее. Почти классически правильное лицо с высокими скулами, высоким лбом, изящным носом – маленьким, идеально вылепленным, слегка вздернутым. Менее удачливые женщины выкладывают за такой нос пластическим хирургам тысячи фунтов. Ему это отлично известно, потому что Эри как-то показывала статью на эту тему, и с тех пор он отыскивает на женских носах следы пластической операции.

Но самое поразительное в молодой женщине – глаза. Изумрудно-зеленые, гипнотизирующие, кошачьи. Несмотря на усталость и волнение, они горят и сверкают.

И одеваться умеет. Фирменные джинсы от известного модельера, ботинки до щиколоток – пыльные, черный вязаный пуловер с поясом под дорогой длинной курткой на подкладке из овечьей шерсти. Высокий класс. Чуточку только роста прибавить, вполне могла бы выйти на подиум.

Сержант уже приготовился начать допрос, как женщина подняла руку:

– Знаете, собственно говоря, я назвала вам не настоящее свое имя. Наверно, надо пояснить. Меня зовут Эбби Доусон.

– Почему вы назвались другим именем? – полюбопытствовала Белла Мой.

– Слушайте, моя мать умирает. Она в страшной опасности. Нельзя ли просто… просто… – Эбби закрыла лицо руками. – Я хочу сказать, зачем сейчас эти формальности? Нельзя ли… уточнить детали попозже?

– К сожалению, нам необходимы все факты, – объяснила Белла. – Так почему вы сменили имя?

Эбби пожала плечами:

– Потому что… вернулась в Англию, скрываясь от своего бойфренда. Думала, что ему будет труднее меня отыскать под другим именем и фамилией. – Вновь пожала плечами с мрачной улыбкой. – И ошиблась.

– Хорошо, Эбби, – вмешался Гленн, – подробно рассказывайте, что случилось. Все, что нам надо знать о вас, о вашей матери, о человеке, который, по вашему утверждению, ее похитил.

Эбби вытащила из коричневой кожаной сумочки носовой платок, промокнула глаза. Гленн гадал, что находится в стоявшем рядом с ней на полу пластиковом продуктовом пакете.

– Мне досталась коллекция марок. Я в них абсолютно не разбираюсь, но случайно встретилась и познакомилась… сблизилась в Мельбурне с неким Рики Скеггсом, который вел довольно крупную торговлю редкими марками и монетами.

– Родственник Чада Скеггса? – уточнил Гленн.

– Один и тот же человек.

– Чад и Рики – уменьшительные от Ричарда, – пояснила Белла.

– А я и не знал.

– Попросила его посмотреть и сказать, имеют ли они какую-то ценность, – продолжала Эбби. – Он их забрал, через пару дней принес. Сказал, что несколько отдельных марок более или менее стоящие, но большинство представляет собой дубликаты редких экземпляров, интересные для собирателей, но никакой ценности не представляющие. По его прикидке, за все можно выручить пару сотен тысяч австралийских долларов.

– Хорошо, – кивнул Гленн, чуточку нервничая. Возникло впечатление, что он присутствует на отрепетированном представлении, а не слушает искренние признания. – И вы ему поверили?

– Не было никаких оснований не верить. Хотя я никогда не была слишком доверчивой. – Очередное пожатие плечами. – Мне это по природе не свойственно. Поэтому, прежде чем отдать марки, я с каждой сделала фотокопию. Когда же я сравнила фотографии с теми, которые он мне вернул, обнаружила едва заметные отличия. Потребовала объяснений, и он заявил, будто я ошибаюсь.

– Очень разумно, что вы их сфотографировали, – одобрила Белла.

Эбби тревожно глянула на часы, отпила кофе.

– Так или иначе, я через пару дней просматривала в квартире Рики специализированные журналы и наткнулась на статью о лондонском аукционе редких марок. Там описывался блок Красных пенни, проданный за рекордную сумму миллион шестьсот тысяч фунтов. Я увидела, что он очень похож на мой. Сравнила газетный снимок с собственными марками, с облегчением поняла, что они похожие, но не идентичные, стало быть, не мои проданы. А потом испугалась, что Рики собрался спустить мои марки.

– Почему вы так решили? – уточнила Белла.

– Меня насторожило его поведение, – объяснила Эбби. – Нетрудно было понять, что он меня обманывает. Через пару дней Рики нанюхался до беспамятства кокаина – постоянно нюхал – и к утру заснул мертвым сном. Я вошла в компьютер – он его на пароль не поставил – и нашла в электронной почте многочисленные сообщения от дилеров со всего света, выставляющих на продажу мои марки. Он очень умно действовал. Разбил коллекцию на отдельные марки и блоки, чтобы никто ее в целости не опознал.

– Предъявили ему обвинение? – спросил Гленн.

– Нет. – Эбби тряхнула головой. – Он объяснил при первом же нашем знакомстве, как легко прятать марки, как удобно в них вкладывать деньги, возить с собой по всему миру. Даже если таможенники обнаружат, мало кто понимает их настоящую ценность. Говорил, лучше всего прятать в книгах – в романах в твердой обложке. Поэтому я обшарила книжные полки. И отыскала.

Белла улыбнулась.

Брэнсон вглядывался в лицо, в глаза Эбби, разгадывая их выражение, но не чувствуя полного удовлетворения. Говорит далеко не все. Что-то скрывает, а что – непонятно. Определенно умная женщина.

– Дальше что? – спросил он.

– Я сбежала. Забрала марки, вышла тайком из дома, собрала вещи, улетела в Сидней первым утренним рейсом. Боялась, что он меня выследит. Это настоящий садист. Прилетела в Англию через Лос-Анджелес и Нью-Йорк.

– Почему не обратились в полицию в Мельбурне? – спросил Гленн.

– Потому что он меня запугал. Потому что он очень хитрый. Вполне мог запудрить мозги полиции и вернуть себе марки. Мог достать и замучить меня. Я от него и раньше терпела побои.

Гленн с Беллой понимающе переглянулись, помня историю Чада Скеггса, покоившуюся в архивах брайтонской полиции.

– А мне очень нужно продать эти марки, – продолжала Эбби. – Мама тяжело больна, у нее обширный склероз. Необходимы деньги, чтоб положить ее в лечебницу.

Что-то почуялось в последней фразе. Что именно, Гленн не мог точно сказать, но фраза прозвучала так, будто оправдывала все, любой поступок. Очень странное замечание, объясняющее необходимость денег… Если кто-то что-то у тебя отобрал, дело не в том, что тебе это необходимо, а в том, что оно твое по праву.

– Думаете, содержание вашей матери в лечебнице обойдется в миллионы? – спросила Белла.

– Ей только шестьдесят восемь, хотя выглядит она старше, – ответила Эбби. – Может быть, двадцать лет там пробудет, если не больше. Я не знаю, во что это выльется. – Она снова глотнула кофе. – Впрочем, какое это имеет значение? Я хочу сказать, если мы ее быстро не вытащим, она может погибнуть. Не выдержит. – Снова закрыла руками лицо, всхлипнула.

Детективы переглянулись.

– Вы никогда не слышали о Дэвиде Нельсоне? – спросил Гленн.

– О Дэвиде Нельсоне? – Эбби нахмурилась, глаза забегали, потом кивнула. – По-моему, что-то слышала… – Запнулась в нерешительности и добавила: – Кажется, Рики упоминал это имя.

Гленн кивнул в ответ. Вранье.

– А марки сейчас в Англии?

– Да.

– Где?

– В надежном месте, под замком.

Эбби снова кивнула. Теперь правда.

Октябрь 2007 года

Нику Николлу в данный момент хотелось только хорошенько поспать. Однако в 8:30 утра он сидел на заднем сиденье голубой полицейской машины без опознавательных знаков, которая под сияющим солнцем двигалась от аэропорта к центру Мельбурна по широкой многополосной скоростной автостраде, которая, на его взгляд, с таким же успехом, как в Австралии, могла располагаться в Соединенных Штатах, если не считать, что водитель, сержант Трой Берг, сидит не слева, а справа.

Некоторые дорожные знаки похожи на британские, некоторые другого цвета – главным образом оранжевого и голубого, – а допустимая скорость обозначается не в милях, а в километрах в час. Он пристально разглядывал тоненькую черную коробочку на приборной доске – монитор навигационной системы, окруженный крупными сверкающими кнопками. Смахивает на взрослый вариант детского компьютера. Хотя Лайам совсем еще маленький, Ник начинает ему подбирать обучающие игрушки.