— Вот именно, — сказала Гертруда, и зубы ее щелкнули так, словно где-то поблизости испанские танцоры разом ударили в свои кастаньеты.

Знатоки кинематографа могут припомнить фильм, который шел на экранах много лет назад. Правда, снял его не Лльюэлин. Герой (Морис Шевалье[139]) выдает себя за именитого аристократа, а потом оказывается, что он — приказчик, который торгует мужской одеждой. Слуги в замке поют по этому поводу такую песенку:

Какая горькая ирония, думала Грейс. Когда-то она смеялась, а теперь, когда оказалась в роли обманутой хозяйки, не видит здесь ничего смешного. На самом деле, она в худшем положении, чем герцогиня, или кто там был в в этом фильме; ведь той попался портной или приказчик, а не бандит с большой дороги.

Повесив трубку и вернувшись в кабинет, где мистер Лльюэлин, наконец обретя покой досыпал свое, она была накалена до крайнего предела. Одного сообщения о вероломстве Монти хватило бы, чтобы разбудить в ней беса, но ее особенно разозлило, что теперь Мэвис, как всегда, скажет: «Я же тебе говорила!». На свете есть девушки — их мало, но все-таки, если хорошенько поискать, найти их можно, — которые дадут совет, не получат нужного отклика, потом окажутся правыми, и все же не скажут: «Я же тебе говорила!». Мэвис была не из их числа.

Успокаивающий голос нашептывал Грейс, что беды еще не случилось. Жемчуг в безопасности, под надзором Лльюэлина, но факт остался фактом: хотя Мэвис ее предупреждала, она позволила этой змее Бодкину торчать в Меллингем-холле, и теперь дочь не упустит возможности ей это припомнить.

Тем самым, когда она вошла в кабинет, настроение у нее было не совсем безоблачным. Собственно, вошла она как фурия и так хлопнула дверью, что Лльюэлин мигом вернулся из страны грез. Ему снилось, что он — разведчик, которого должны расстрелять на рассвете, и звук, произведенный дверью, в точности совпал с роковым залпом.

Моргнув раз пятнадцать, он, конечно, поначалу рассердился. «Хорошенькое дело! — думал он. — Человеку не дают ни минуты покоя». Конечно, он этого не сказал, поскольку с первого взгляда на Грейс понял, что по всему побережью объявлено: «Близится шторм», и всякий, кто осмелится заговорить с ней, может винить только себя.

— Где мистер Бодкин? — спросила Грейс.

Обрадованный, что она выбрала такую безобидную тему, Лльюэлин ответил:

— Только что был здесь.

Простой ответ, казалось бы — совсем не обидный, но Грейс лязгнула зубами.

— Я не спрашиваю, где он был. Я спрашиваю, где он сейчас.

— Чего не знаю, того не знаю. Наверное, уже выехал.

— Выехал?

— На машине.

— На машине?

— В Брайтон.

— В Брайтон?

Тут Лльюэлин мог бы спросить у Грейс, как он в свое время спросил у Монти, человек она или эхо, но он благоразумно решил этого не делать, и Грейс продолжала:

— Значит, он поехал в Брайтон?

Сказала она это тем многозначительным тоном, который многим не нравился в Беверли Хиллз.

— Я наняла мистера Бодкина к тебе секретарем. Мы не договаривались, что он в рабочее время сможет развлекаться на курорте, когда ему заблагорассудится.

— Он туда поехал не развлекаться…

— Конечно, морской воздух его освежит, но я ему плачу не за это. Брайтон! Нет, вы подумайте! Он хоть удосужился спросить у тебя разрешения?

Мистер Лльюэлин заметил, что Грейс ошибается, а это естественно, и даже забавно. Он позволил себе усмехнуться; и она попросила его не хихикать, как полоумная гиена. Это тоже показалось ему довольно смешным.

— Да, я ему разрешил. Точнее, я его сам туда послал.

— Зачем?

— Ради тебя. Чтобы оказать тебе услугу. Ты хотела положить свой жемчуг в банк. У Эдера заболел живот, и я послал Бодкина.

За время их совместной жизни Грейс несколько раз, беседуя с мужем, испытывала смешанные чувства, но редко они достигали такого уровня, как в этот раз. Если бы мистер Лльюэлин не закрыл глаза, чтоб хоть секунду передохнуть, он бы просто испугался.

Что-то странное произошло с ее голосовыми связками. Она глотнула раза два, и когда ей удалось заговорить, это был почти шепот:

— Ты — отдал — Бодкину — мой — жемчуг?!

— Конечно. — Тут Лльюэлину пришло в голову, что неплохо бы подготовить Грейс к приезду обокраденного Монти. — Надеюсь, с ним ничего не случится.

— Случится?!

— Понимаешь, я немного беспокоюсь, — сказал Лльюэлин так, что ему самому понравилось. Именно-именно — легкое беспокойство. — Теперь на сельской дороге очень легко встретить разбойников. Не хочу тебя пугать, но все может быть. Вдруг Бодкин по пути в банк их встретит? Надо было подумать об этом, когда ты хотела отправить Эдера. Такие ценные вещи нельзя доверять одному человеку. Тут нужны крепкие парни с карабинами, как в федеральных почтовых экспрессах. Одиночку очень легко ограбить. Предположим, хорошенькая девушка стоит на обочине рядом с машиной. Она машет рукой, может быть — плачет: «Ах, не поможете ли вы завести машину? У меня ничего не получается…» Он, конечно, согласен. «Вероятно, неполадки с дифференциалом», — говорит он и выходит из машины. Тут из кустов вылетает целая банда. Р-раз — и они скрылись вместе с жемчугом. Я не хочу сказать, что именно это произойдет с Бодкином, может, и обойдется, но все-таки, на всякий случай…

Прошло немало времени перед тем, как Грейс смогла ответить на самую длинную из речей, обращенных к ней мужем. Ее отчаяние достигло той точки, когда клокочущая ярость ненадолго уступает место ледяному спокойствию. Возьмем ураган — он всегда утихает у мыса Гаттерас, чтобы лучше приняться за дело. Когда она заговорила, стало ясно, что и речи нет о том угасающем недоверии, о котором так часто пишут театральные критики.

— Не говори ерунды, — резко сказала она, давая понять в этих трех словах, что ее недоверие где было, там и осталось. — Если Бодкин что-нибудь такое расскажет, я вызову полицию и предупрежу, чтобы они не забыли взять с собой наручники. Если они будут немножко грубы с этим гадом, я не очень расстроюсь. Знаешь, кретин, кому ты отдал жемчуг? Жулику, прощелыге, бандиту, наводчику! А если ты спросишь, что я собираюсь делать, я отвечу — пойти к себе и принять три таблетки аспирина.

Долли сидела на простенькой скамейке у лужайки недалеко от гаража и пребывала в мрачной задумчивости. Ее приободрила моральная победа, которую она одержала над Шимпом, но ненадолго. Она с детства привыкла смотреть фактам в глаза, а сейчас факты были такие, что смотреть им в глаза не очень приятно. Получалось, что ее перепалка с Шимпом — не конец, а только начало. Сейчас ее мучил вопрос, который мучил многих: «Что теперь делать?».

Она бы быстро нашла ответ, если бы ее разум был полон планов и схем, ожидающих воплощения, но позорный провал прошлой ночи исчерпал, пусть на время, творческие способности. Как она говорила самой себе, у нее было не больше идей, чем у кролика, а каждый, кто изучал этих животных, знает, что им неведомо вдохновение. И кто поручится, что оппозиция не плетет свои темные планы? Она не любила Шимпа, он ей никогда не нравился, но ум его уважала.

Так она сидела и грустила, а когда дошла до самого дна, к ней приблизился Монти, беспечно размахивая футляром. Нельзя сказать, что он пел «тра-ля-ля», но вид у него был такой, что он мог запеть в любой момент. Монти еще пребывал под впечатлением беседы с Лльюэлином.

Вид футляра подействовал на Долли не хуже двойной дозы стимулятора, снабженного и железом, и витаминами В и Е. Она видела эту самую штуку в спальне у Грейс, и даже менее сообразительная особа без труда догадалась бы, что это. Шерингема Эдера послали в банк, а когда, на его беду, ему стало плохо, то же самое дело поручили Монти. Все это она ясно видела, мало того — она мигом сообразила, как это использовать.