До того, как она его увидела, сердце ее было неспокойно: она еще боялась, что это — тот человек в очках, который с присвистом ест суп. Но и одного взгляда было достаточно, чтобы рассеять последние страхи. Глаза Джеймса Пондера светились, как и глаза Мэвис, и на них не было никаких стекол. К обеду опасения окончательно рассеялись. Она специально села рядом с ним и внимательно слушала, когда он ел суп, но не смогла услышать ни одного неподобающего звука. Юноша в Каннах напоминал водопад, с шумом разбивающийся о гальку, тогда как Джеймс Пондер не подавал и намека на какие-либо звуковые эффекты.

Чем больше она смотрела на него, тем больше проникалась благодарностью. Ее крошка, как часто бывает теперь, могла бы привести в дом существо с бородой и длинными волосами, в сандалиях, без денег и без знатной родни. Вместо этого явился хорошо одетый племянник графа, бреющийся дважды в день, обутый по последней моде, да к тому же учредитель одной из ювелирных фирм. «Просто крышу сносит», — могла бы она сказать, если бы была знакома с таким выражением.

Оставалось только подождать телефонного звонка, который и раздался до конца трапезы. Телефон, как водится во всех приличных английских домах, был расположен в самом неудобном месте, рядом с парадной дверью, и Грейс выпрыгнула, чтобы взять трубку. Немного ранее мы говорили о проворности Айвора Лльюэлина, когда тот направил свои стопы поближе к черному ходу И подальше от полиции, но по сравнению с Грейс он просто еле передвигал ноги. В воздухе послышался свист, и ее уже не было.

Ничто не может порадовать летописца больше, чем возможность рассказать во время образовавшейся паузы о непринужденной беседе, которая так оживляет застолье. Все составляющие были в наличии. Мистер Лльюэлин знал сотни историй о жизни Лльюэлин-Сити. Монти мог развлечь воспоминаниями о клубе «Трутни». Долли и Мыльный могли внести свою лепту, порассуждав о деловом мире Америки.

Но, как ни обидно, приходится сообщить, что в отсутствии хозяйки, по одному очень меткому выражению, царила тишина. Мистер Лльюэлин пребывал в задумчивости после недавней беседы с Шимпом, которая стоила ему десять фунтов, так как именно столько запросил сыщик за пирог со свининой. Монти размышлял, как бы ему, никого не обидев, освободиться от обязательств по отношению к Гертруде. Долли и Мыльный были в глубоком раздумье: она размышляла чад своим планом, он — строил догадки, что же это за план. Когда Грейс вошла, ее взорам предстало то, что могло вполне сойти за собрание восковых фигур.

— Это Мэвис, — сказала она.

— А? — неприветливо откликнулся Лльюэлин, все еще думая о пироге со свининой.

— Я хочу, чтобы вы присоединились к моему тосту! Мистер Лльюэлин, чей стакан был наполнен водой, издал недобрый смешок.

— За Мэвис и Джеймса!

— Какой еще Джеймс?

— Джеймс Пондер. Неужели ты забыл? Мы виделись в Каннах.

— Такой, с усиками?

— Да. Мэвис только что с ним обручилась. Послезавтра она привезет его сюда. Раньше просто не получится.

Обычно после обеда Грейс с удовольствием пропускала роббер-другой бриджа, так как была очень азартным игроком, особенно если у нее на руках четыре пики, одна из которых — дама, но сегодня вечером она собиралась написать поздравительное письмо Мэвис (такие важные вещи не делают по телефону) и пошла к себе его писать. Монти, отпущенный на свободу, тоже удалился. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Нет, он не ожидал, что они его порадуют, но уж какие есть, такие есть.

Как он и предполагал, они оказались неприятными. Однажды он прочитал роман знаменитой Рози М. Бэнкс, которая вышла замуж за его приятеля из «Трутней», Бинго Литтла, и кое-что запомнил. Название, «Узы чести», поначалу немного его разочаровало, вкусы влекли его к крови и к гангстерам, но Бинго практически навязал ему книжку, и, к удивлению Монти, она произвела на него большое впечатление. Рассказывалось в ней о таком Обри Карузерсе, который встретил на океанском лайнере такую Соню Деринфорд, которая возвращалась с Востока, влюбился в нее, а она — в него, и они обнялись на палубе при лунном свете во время какого-то маскарада.

Ну что ж, скажете вы, поскольку у Сони веселые голубые глаза, волосы цвета спелой пшеницы и прелестный мелодичный смех; но не так все просто. Обри помолвлен с одной девушкой из Англии, и не может расторгнуть помолвку, потому что он человек чести. Ни один Карузерс не нарушил своего слова.

Однако, влип, думал Монти, читая; думал и сейчас, когда сам влип. В книжке все заканчивалось замечательно, английская девушка разбилась в машине, но в его случае ни один букмекер не взялся бы поставить больше чем восемь к ста, что это повторится. Оставалось выбирать между тем, чтобы плюнуть на фамильную честь Бодкинов или провести всю оставшуюся жизнь с разбитым сердцем. Тут не захочешь, а призадумаешься.

Обри Карузерс, перед которым стоял тот же выбор, почти все время ходил из угла в угол, сжав губы и глядя в пол, — равно как и Монти, вернувшийся к себе в комнату.

Однако Обри ходил по открытой палубе, где не на что наткнуться, а Монти, напротив, действовал в маленькой спальне. Поэтому довольно скоро он столкнулся с умывальником, и как раз тер ушиб, когда кто-то постучался. Прихромав к двери, он увидел Санди.

Многие в подобной ситуации застыли бы и выпучили глаза. Монти был одним из них; и Санди пришлось начать беседу, что она сделала при помощи своего обычного приветствия.

Монти вновь обрел дар речи. Собственно говоря, мы не назвали бы это речью, но ничего другого у него в запасе не было. Трудно быть красноречивым, если ты размышляешь о любимой девушке, а та, откуда ни возьмись, оказывается в твоей спальне.

— Привет, — ответил он.

Острота ситуации ошеломила его. Рядом с ним была та, для которой он — сказочный принц на белом коне. Ему хотелось обнять ее и обнимать, пока у нее ребра не затрещат, и он готов, пожалуйста, — но что толку, когда честь Бодкинов говорит: «Нельзя»? «Какая ирония!» — думал он, потирая ушибленную ногу. Томас Харди[125] выжал бы из этого не меньше трех томов.

Санди была, как всегда, собранна. Если в ней и горела страсть того рода, на которой специализировалась некогда пятая жена Лльюэлина, она ее не выказывала.

— Извини, что я так, попросту, — сказала она. — Я знаю, Уже поздно.

— Нет-нет. Когда угодно!

— Я почувствовала, что должна тебя увидеть. Почему ты массируешь ногу? Ревматизм?

— Ударился.

— Почему?

— Ходил из угла в угол.

— Почему?

— Не знаю.

— Должна быть какая-то причина.

— Честно говоря, я думал.

— Да, это дело опасное. Что ж, я принесла тебе еще пищи для размышлений. Меня беспокоит Лльюэлин.

— Разве он не в порядке?

— Какое там!

— А что с ним?

— Не знаю. Должно быть, что-то серьезное. Я заглянула к нему, чтобы отнести остатки десерта, ну, такой, вроде крема, а он не обрадовался.

— И не стал есть? — изумился Монти, припомнив, что крем за ужином был действительно хорош, и он представить себе не мог, что Лльюэлин не кинулся на него, как погребенный под лавиной лыжник — на бочонок бренди, доставленный сенбернаром.

Нет, все-таки чуда не было. Санди покачала головой:

— Крем-то он взял, но очень рассеянно, и взгляд у него был какой-то стеклянный, как будто он думает: «Что мне эти кремы?» Ну, словно это диетический хлебец.

Монти многозначительно, хотя и беззвучно, присвистнул.

— Не нравится мне это.

— Мне тоже.

— Скверно. Очень скверно.

— Вот и я думаю. Может, это из-за падчерицы?

— То есть как?

— Знаешь, отчимы иногда ужасно их любят. Прямо как родных. Может, он думает, каким унылым и печальным будет дом без нее. Когда миссис Лльюэлин сообщила ему новости, он был просто потрясен.

— Расстроился?

— Как будто сел на гвоздь. Наверное, оплакивает потерю.