Галина Адамовна сразу догадалась, что муж нарушил данное ей обещание, снова виделся с Зосей. И вновь утаил, не признался. Почему?

Это еще больше возмутило и обидело ее. Но она смолчала, хотя все в ней кипело от гнева.

Боялась ссоры, разрыва, заставила себя молчать. Ради детей. Враждебность дочки испугала ее. Еще больше взволновала замкнутость и отчужденность Вити, ее любимца. Ради спокойствия детей она готова на любые муки, душевные и физические.

Внешне все в доме было как будто благополучно.

Вместе завтракали, вместе уходили на работу. К обеду Антон не всегда приходил — задерживался иногда в клинике, на консультациях. Но каждый раз, аккуратнее, чем прежде, звонил и сообщал, где он. Вместе ужинали, всей семьей смотрели телевизор или, оставив детей дома, ходили в кино, в гости. Были и минуты ночной близости. Но Галине Адамовне казалось, что муж совсем не тот, что раньше, не так ласков. От этого она мучилась еще больше, ревность душила ее, как страшная болезнь. Однако она держалась и даже стала гордиться своим подвижничеством. Постепенно входила в роль мученицы — отвратительную, уродливую роль, которая калечит душу.

Взрыв произошел внезапно.

Как-то вечером за чаем Антон Кузьмич сказал спокойно, раздумчиво:

— Знаешь, Галка, надоело мне возиться с этой дачей. Опять требуют, чтоб мы ее убрали. А куда? Если б уговорить Кирилла, я с легким сердцем передал бы ее нашему профсоюзу под пионерский лагерь. Я говорил уже в обкоме. Они могут выплатить нам некоторую сумму. Правда, меньшую, чем мы затратили. Но какое это имеет значение! Валя готова согласиться, а Кирилл уперся…

Витя и Наташа увидели, как побледнела мать, прикусила губу и лицо ее стало некрасивым.

— Да, у Кирилла семья, дети… И он думает о них, — начала она тихо, но тут же сорвалась, закричала: — А у тебя нет семьи, нет детей! Тебе ничего не нужно!.. Ты все готов раздать! Чтобы выставить себя…

— Мама! — попробовала остановить ее Наташа.

— Молчи! — крикнула она дочери и выскочила из-за стола, раскрасневшаяся, взбешенная. Бросила мужу: — Не-думай, что я дура! Я все знаю! Только из-за них, — она показала пальцем на детей, — я молчу и терплю!..

Витя, понурившись, направился к двери. Наташа встала в гордой, воинственной позе, готовая вновь защищать отца.

Но Антон Кузьмич, не отвечая жене, остановил сына:

— Собирайтесь, дети, на каток. Сегодня и я пойду, разомну свои старые кости.

Они любили ходить с ним на каток. На него, такого богатыря, все обращали внимание и любовались его легкостью и сноровкой. Они гордились своим отцом, он все умеет.

Дети бросились одеваться. А Галина Адамовна с перекошенным лицом подошла к мужу и, задыхаясь, прошептала:

— Ты хочешь отнять у меня детей? Теперь я понимаю… Но детей я тебе не отдам! Не отдам! Не отдам! Слышишь ты, палач?

Понурившись, как Витя, Ярош вышел в коридор искать коньки.

Галина Адамовна уверила себя, что Антон ищет удобного случая для окончательного разрыва. Потому и детей перетягивает на свою сторону. Это сделало ее еще более подозрительной, но и более осторожной: не дать ему повода.

При своей прямо-таки патологической ревности, она, однако, никогда не шпионила за мужем, как это делают иные жены. Считала себя слишком гордой, чтоб унижаться до тайного подглядывания.

А тут не выдержала. Дня через три после скандала позвонил Кирилл. Антон говорил вполголоса, да и вообще не произносил почти ничего, кроме междометий: угу, да, нет. Был у них многолетний обычай: созвониться вечером, встретиться на улице и погулять. Иной раз они выходили с женами, а чаще одни. Раньше Галина даже поощряла такие прогулки. Но теперь… Теперь она не верила не только мужу, но и Шиковичу… О, этот хитрец способен на все! Только действует умнее. Глупая Валя! Хотя что Вале! Она просто стала равнодушна к Кириллу. Своим восьмым классом занята больше, чем мужем и собственными детьми. У Вали при любых обстоятельствах жизнь не нарушится, дети взрослые… А ей надо быть бдительной, чтобы бороться — не ради себя! — ради этих неразумных еще ребят, которых отец настраивает против нее, матери.

Она не спросила, куда идет муж. Но как только он закрыл за собой дверь, быстро накинула платок, шубу, сбежала вниз, пошла следом.

Она не ошиблась. Действительно, в тот вечер они договорились зайти к Зосе. Кириллу хотелось порадовать ее: наконец освободилось для нее место в библиотеке. Правда, они условились не говорить Зосе, как Шиковичу пришлось «воевать» за него.

Библиотекой ведала малограмотная старая женщина. Ее держали потому, что она была старейшим работником редакции, чуть ли не со дня основания газеты. Надо было уговорить ее уйти на пенсию. Идею Шиковича в редакции поддержали. Уговоры тянулись месяца два. Каждый, как умел, расписывал старой женщине прелести пенсионной жизни. Наконец библиотекарша подала заявление. В редакции договорились, что на новогоднем вечере ей устроят торжественные проводы. Редактор и местком расщедрились на дорогие подарки.

Кирилл рассказывал о забавных инцидентах, возникавших во время этой «пенсионной кампании». И громко смеялся. Смеялся и Ярош.

Галина Адамовна, которая шла за ними на некотором расстоянии, не могла разобрать, о чем они говорят, но слышала их беспечный смех, и он показался ей подозрительным: не над женами ли они смеются?..

Они вошли в дом. Она осталась на улице, безлюдной, окраинной, над самой рекой. И вдруг ей стало страшно, стыдно, гадко. Никогда она не чувствовала себя такой униженной. Зачем она здесь? Что можно сделать? Как она заставит любить себя, если нет у него любви? Да и была ли когда-нибудь?

«Не любит, скучно ему со мной — сказал бы прямо», — слезы застыли на щеках, и Галина Адамовна вытерла их колючими рукавичками. Все завидовали ее счастью: какой муж! Смешно. Вот оно — ее «счастье»!.. Когда-нибудь опомнится, да будет поздно! Да, будет поздно…

Он говорит, что у нее не хватает элементарной интеллигентности. Может быть. Но у нее хватит женской гордости. Больше ничем она не унизит себя — ни подглядыванием, ни истерикой, ни укорами, ни просьбами! Мужественно снесет удар судьбы. «Но детей не отдаст! Нет!»

Озябшая, разбитая, она вдруг бросилась от дома. Быстрее прочь отсюда, чтобы никто не увидел ее здесь!

Но постепенно шаги замедлились. Ее начало знобить, а потом — точно приступ астмы. Ничего подобного никогда не бывало. Она задыхалась. Оперлась о какой-то забор, сгребла с перекладины снег, набила им, жгуче холодным, рот: «Теперь уж все равно»..

Тарас и Витя сидели на кухне друг против друга и натирали мазью лыжи так старательно и серьезно, будто чистили оружие перед атакой.

Наташка стояла, прислонившись плечом к косяку двери, и так же серьезно следила за их работой. Долго следила.

— Ты чего молчишь, Наташка? — спроеил Тарас.

— У нее голос ломается, — отозвался Витя.

— А у тебя мозги…

— Ну-иу, опять поссоритесь.

Нет, ссориться не хотелось. Последнее время они жили на диво дружно. И сейчас Витя готов был извиниться перед Наташей, если эта, невинная на его взгляд, шутка обидела ее. Мальчик сам удивлялся: никогда раньше он не чувствовал к сестре такой нежности, такого желания защитить ее.

Наташа вдруг осторожно, без стука плотно закрыла дверь.

— Тарас! Ты умный. Помири их…

— Кого?

— Маму и папу,

— На-атка! — с укором протянул Витя, словно она открывала великую тайну чужому,

— А я не могу так больше. Не могу! — Голос девочки задрожал.

Занятый своими делами и переживаниями, Тарас особенно не задумывался над тем, как воспринимают ребята разлад между родителями. Неожиданные Наташины слова взволновали его. Он встал с табурета, поставил лыжи в угол, подошел к сестре. Она смотрела ему в лицо с надеждой, в глазах слезы,

— Так нельзя жить!..

— На-атка! — снова остановил ее брат. Она не огрызнулась, сказала мягко, как старшая:

— Ты бесхарактерный, Витя. В кого ты такой удался? А я не могу…