— Черт знает что такое! Подумать только, какой черной душой надо быть, чтобы из всех этих фактов сделать такие выводы. Вырвали мы ей квартиру, купили мебель, привезли из больницы, были еще раза два. Ты читала ее рассказ. Да, приезжали они с Антоном по грибы… Ну и что? Это она, Гаецкая. Не зря Антон так не любит эту бабу.

— Вообще-то ты, Кирилл, на каждую хорошенькую женщину глядишь, как кот на сало..

— Валя!

— Но не бойся. Этому письму я не верю. Не потому, что так уж уверена в тебе. Не обольщайся. Верю им — Зосе, которую знаю по твоим рассказам, и Маше…

Кирилл с облегчением заговорил: — Знаешь, о чем я подумал? Почему у таких умных людей, как мы с тобой, такие неразумные дети?

— Что тебе надо от детей? — сразу нахмурилась Валентина Андреевна. — Ум приходит с годами. А у тебя его и сейчас не слишком много, если ты о нем такого высокого мнения.

О чем угодно она могла говорить рассудительно и спокойно. Но не дай бог затронуть ее детей, даже родному отцу.

Кирилл понял, что сделал неверный шаг, не сумел подольститься к жене.

— Ну ладно, ладно. Не злись. Почему ты думаешь, что я так уж плохо думаю о наших детях? Просто хочу, чтоб они были лучше, чем мы.

Валентина Андреевна тяжело вздохнула.

— Разве можно, Кирилл, подводить всех под одни нормы? Вот Галина Адамовна, ведь неплохой человек? Но представляю, что с ней творится, если и она получила такое подленькое письмо.

— Неужели можно этому поверить?

— Ты не знаешь ее! Надо сейчас же сходить к ним.

На их звонок открыла Наташа. У девочки был такой вид, как будто она только что вернулась с похорон близкого человека..

— Папа дома?

Она кивнула головой.

— А мама?

— И мама.

Антон Кузьмич сидел в своем заетавленном книжными шкафами кабинете и бездумно листал какой-то художественный альбом.

Галина лежала в спальне. Она не хотела видеть ни мужа, ни дочери — этого «ярошевого отродья», как она кричала в истерике. Возле нее сидел Витя, деликатный, рассудительный мальчик. Галина Адамовна больше любила сына, чем резкую, несдержанную дочь. А Ярошу, наоборот, не очень нравилась в сыне излишняя мягкость характера.

Валентина Андреевна мигом оценила ситуацию и тут же пошла к подруге. Кирилл, увидев, в каком настроении Ярош, сделал попытку пошутить:

— Что? Сполна выдала?

Антон Кузьмич сжал руками виски, на лице его отразилась мука.

— Ужас! Если это будет повторяться, если, так пойдет дальше, невозможно жить, невозможно работать…

Шикович отбросил шутливый тон. Очевидно, дело серьезно, если даже Ярош, такой богатырь, к любым невзгодам относящийся с юмором, так тяжело переживает это. Кирилл плюхнулся в кресло напротив друга. Щелкнул портсигаром.

— Ты мне объясни. В чем ты провинился перед ней, что она так тебе не верит?

— Не хватает внутренней культуры. Обыкновенной интеллигентности. Все несчастье наше, что мы не воспитали в нашей интеллигенции внутренней культуры.

Прошел добрый час, прежде чем Валентина Андреевна позвала их в спальню.

— Ну вот что, мальчики, — сказала она двум взрослым мужчинам, точно ребятам. — Садитесь и рассказывайте. Только не вертеть хвостом, а то уши надеру.

Они рассказывали долго — до поздней ночи, рассказывали, перебивая и дополняя друг друга.

Казалось, наступило примирение.

Председателем сессии выбрали Гаецкую. Появление ее за столом президиума депутаты встретили веселыми аплодисментами. Раньше председателем всегда выбирали мужчину, секретарем — женщину. На прошлой сессии кто-то из депутатов заметил, что это ущемление прав женщины. И вот впервые сделали наоборот.

Тамара Александровна со скромной улыбкой кивала знакомым в зале. Она умела держаться на людях! Деловито огласила повестку и регламент. Все было расписано, привычно, и никто не ожидал предложений к порядку дня. Но вдруг Ярош заявил, что ему для содоклада нужно не двадцать минут, как предложено, а минимум час, есть что сказать о медицинском обслуживании города.

Зал загудел, оживился. Такие вещи случаются редко.

Кто-то громко спросил:

— Почему раньше не договорились? Гукан встал, чтоб отклонить просьбу Яроша: предстоит обстоятельный доклад заведующего отделом, и нет нужды давать столько же времени и содокладчику. Но его опередила Гаецкая.

— Я думаю, дадим доктору Ярошу час. Вопрос важный, а он наш лучший специалист. Кто за — прошу поднять руки.

Работники горсовета и врачи проголосовали, движимые любопытством, остальные из уважения к известному хирургу.

А сам Ярош вдруг подумал, что не нужен ему Час. В его содокладе, написанном уже давно, добрый десяток страниц уделялся третьему клиническому объединению, которым руководила Гаецкая. Как будет истолкована сейчас такая жесткая критика ее работы? Еще до начала сессии по тому, как здоровались с ним знакомые, он понял, что круги от ее сплетни разошлись широко. Как ему лучше поступить?

Ярош был не слишком опытен в публичных выступлениях. Жаль, что нет рядом Кирилла, тот дока в том, что касается «психологии собраний». Но хитрец появился, позубоскалил с девушками, регистрировавшими депутатов, получил блокнот и карандаш и — исчез. У него принцип: «На всех собраниях не пересидишь, всех докладов не переслушаешь». Правда, на его, Яроша, выступление обещал прийти.

Пока заведующий отделом охраны здоровья до тошноты монотонно читал свой доклад, Ярош безжалостно чиркал, выправлял свой.

После доклада, который сильно затянулся, потребовали перерыва.

Гукан и Тарасов сели в буфете за один столик.

— Что, Семен Парфенович, рубанем по поросенку? Тебе как, заливного? — весело предложил Тарасов.

— Нет, я — кефирчик.

— Боишься холестерина? Моя дочка говорит: холерастерин. А меня никакая холера не берет.

— В твои годы и я ничего не боялся.

— Да ну? Так-таки ничего? — как будто удивился Сергей Сергеевич, отправляя в рот солидный кусок поросятины. — А я так всю жизнь кого-нибудь или чего-нибудь боялся. Маленьким — отца, у меня строгий отец, в армии — командира. Когда ранили, знаешь, как боялся, чтоб эти эскулапы не отчекрыжили ногу…

Гукан, слушая, постукивал кулаком по дну бутылки, чтоб вылить застывший кефир.

— Заметил, какие анархические замашки у Яроша? — вдруг перебил он секретаря и так тряхнул бутылку, что кефир выплеснулся через край стакана на стол.

— Почему анархические? А если ему и в самом деле есть что сказать?

— Ох, эти мне светила! — Семен Парфено-вич разрезал лимон, выжал половину в стакан с кефиром.

— Крепко ты витаминизируешься, — улыбнулся Тарасов.

Гукан наклонился над столом, спросил шепотом:

— Слышал об его интимной жизни?

Да, Тарасов слышал. Даже до его жены, работавшей в библиотеке, каким-то образом дошла эта новость. Сперва он поверил, что ж, все может быть, такому мужчине, как Ярош, любая кинется в объятия. Он не любил подобных историй, особенно, когда дело доходило до партийного разбирательства, а потому обозлился на Яроша: только его не хватало! Но когда об этом начали говорить направо и налево, секретарь почуял, что тут что-то не то, что кто-то старается разнести сплетню по городу. Кто и с какой целью, хотелось бы знать. Поэтому он весь обратился в слух, когда об этом заговорил и Гукан.

— Старая любовь с дочкой Савича. Откуда тянется, а? Теперь тебе понятна «принципиальная» подоплека статьи Шиковг а?

Тарасов уже ознакомился со вторым вариантом статьи, дополненной рассказом Зоей: Ши-кович приходил посоветоваться. Все факты, по мнению Тарасова, заслуживали самого серьезного внимания, хотя для публикации нужны были еще дополнительные розыски. А тут, оказывается, вот как поворачивают, вот к чему сводят! До сих пор он относился к председателю довольно дружелюбно, хотя видел я понимал его слабости и ошибки, часть которых объяснялась его личными человеческими качествами, а другая была связана с эпохой, когда он складывался как руководитель. Он прощал Гукану многие его недостатки; идеальных людей нет. Но от последних слов Гукана. его передернуло. Тарасов вдруг увидел, понял: человек этот враждебен ему по духу, по складу мышления, по отнощению к людям, по всему. И нельзя относиться к нему снисходительно, прощать! Его надо разоблачать, и безжалостно!