— Это не того Савича?

— Того, — жестко ответил Кирилл.

— Она прописана у нас в городе? — голос Гукана звучал бесстрастно.

— Четыре года живет. И работает.

Гукан поднялся, выпрямился во весь рост, будто взобрался на пьедестал, засунул руки глубоко в карманы брюк, Сказал официально:

— Что ж… Посмотрим. Может быть, поставим на очередь.

— Не будь бюрократом! — почти угрожающе сказал Шикович.

Гукана оскорбили не столько слова, сколько тон: как «писака этот» разговаривает с ним!

— Дней через десять Савич можно выписать, — спокойно произнес Ярош и наступил другу на ногу, чтоб тот держал себя в руках.

— Через десять дней, Антон Кузьмич, и речи быть не может. — Гукан обращался теперь только к хирургу. — Что вы! Да еще отдельная… И квартир таких нет — на одного человека. Существуют государственные нормы.

— Тогда она займет свой дом. Судебного решения о конфискации имущества нет. Дом принадлежит ей, — сказал Шикович, глядя на этот раз не на Гукана, а на Яроша.

— Ясли? — на миг остолбенел председатель, а потом широко взмахнул руками, точно журавль на взлете крыльями, и закричал, казалось, даже обрадованно: — Чудесно! Чудесно! — И Кушнеру: — Ты слышал? Выбросим на улицу детей! Сотню детей! И отдадим дом, в котором, кстати, почти ничего не осталось от прежнего, он перестроен и надстроен нами с тобой. Отдадим этот дом — кому? Дочери…

— Вина Савича не доказана, — со злостью перебил его Кирилл.

Гукан вышел из-за стола и остановился перед Шиковичем.

— Нет, товарищ Шикович, доказана! Очень даже доказана! Всеми органами. И не думайте, что если вы нашли какую-то знахарку и она наплела вам сказок, так вы уже совершили переворот в истории подполья. Вы наивный человек, Шикович. Для меня теперь ясно, ради чего написана ваша статья. Как только появилась эта особа…

— Про особу эту ты помолчи, — Кирилл хотел сказать: «Кто, как не ты, загнал ее в Сибирь?», но Ярош снова толкнул его ногой. Сейчас главная цель — квартира. Ярош дал себе слово любым способом вырвать для Зоей комнату, и ссориться с Туканом совсем не входило в его планы.

— Не претендует она на дом, — сказал он. — Зачем ей этот дом!

— А вот коммунист, работник редакции, претендует. — Гукан отступил от Шиковича, повернулся к своему заместителю. — Ради этого он готов выбросить детей… Кого хочешь… Только бы доказать свое…

«Ох, и демагог, собачий сын. Выдал бы я тебе», — думал Шикович, но под выразительным взглядом Яроша молчал.

— А почему, собственно, мы не можем дать квартиру этой женщине? — неожиданно для Гукана спросил Кушнер. Он не все понял в этом споре, но, человек честный, простой и принципиальный, почувствовал, что правда на стороне Яроща и Шиковича, что женщина эта имеет все права на квартиру.

— Ты можешь дать? — иронически полюбопытствовал Гукан. |

— Могу, — с доброй улыбкой отвечал Кушнер. — Ровно через неделю речники сдают дом на Элеваторной. Напишем гарантийное письмо, они дадут, а мы им возместим. Такой случай!

— Ну, знаешь, я не могу идти на подобные шахер-махеры. Есть партийный и общественный контроль.

— Какие же тут шахер-махеры? Вынесем на исполком. Попросим товарища Яроша доложить. А я тем временем договорюсь с речниками. Они ребята хорошие, поймут. — Спокойная рассудительность Кушнера как-то сразу утихомирила всех. Даже Гукана. Но тут, забывшись, Кушнер высунулся в открытое окно и сорвал зеленый колючий каштан. И тогда Семен Парфенович закричал визгливым голосом:

— Не рви каштанов! Ободрал все дерево!

Ярош с Шиковичем стояли у широко открытого окна пустой комнаты, в «которой пахло краской и цементом. Комната. была на втором этаже. Но и отсюда за садами виднелась излучина реки и заречные, сперва луговые, а дальше полевые и лесные просторы.

— Чудесно! — произнес Шикович после того, как они добрых пять минут молча любовались далями.

— Молодчина Кушнер! — отозвался Ярош. — Он выдержал главный бой.

— А ты молчал?

— Не молчал. Но когда началась борьба между председателем и заместителем за голоса членов исполкома, трудно уже было вставить слово…

— Не было меня!

— Ты б только испортил дело. Я думал, ты флегматик, а ты африканец.

Маша, стоявшая в сторонке, повернула свою золотую голову, улыбнулась Шиковичу, как бы одобряя, что он такой беспокойный.

— Нет, ты объясни, Антон… Кажется, все понимаю, а его поведения понять не могу. Ладно, допускаю: он убежден, что Савич враг… Хотя опять-таки откуда такое нежелание серьезно разобраться в новых фактах? Такое упорство! А еще больше меня возмущает другое: что он имеет против этой несчастной женщины? Уж кому-кому, а ему-то вбивалась формула, что дети не отвечают за отца.

Маша не все понимала в этом разговоре. Ей была известна история Зоей и ее отца, но она не догадывалась, что история эта еще не окончена. Почему они так возмущены Гуканом? Особенно Шикович. Не хотел давать квартиру? А кому вот так, сразу дают? Что-что, а о квартирных делах, пожив в городе, она достаточно знала, ежедневно слышала разговоры на эту тему, в которых часто поминалось имя Гукана: одни его хвалили, другие ругали. Маша умела быть объективной. Думала, что, если бы она добивалась квартиры и ей бы не дали, она не стала бы делать из этого такую трагедию, как иные. Поэтому и возмущение Кирилла Васильевича сперва ей не совсем было понятно. И только в последних его словах нашла разгадку. Главное не квартира, главное — отношение к человеку.

Смотреть и устраивать Зосину квартиру Маша напросилась сама. Квартирка ей понравилась. Довольно просторная комната, маленькая, но уютная кухня, где все под рукой: двухконфо-рочная газовая плитка, беленькая раковина, блестящий кран; повернул — и, полилась вода.

Шикович, входя, сказал:

— Чуть повыше бы. Все-таки низко. Пора уже отказаться от таких габаритов.

Ярош достал рукой до потолка и засмеялся.

Ничего удивительного! С его-то ростом! А Маше все'казалось превосходным. Она обрадовалась, когда мужчины похвалили вид из окна. Прошлась по комнате. Каблуки прилипали к свежей краске и, отлипая, потрескивали. Оставались чуть заметные следы.

— Пол надо бы помыть холодной водой, — и пожалела, что нет ведра и тряпки.

Потом они полдня ездили по городу искали мебель. В сберегательной кассе, когда брали деньги, Кирилл признался:

— Ты знаешь, Антон, я ведь скупой. Но для нее мне почему-то ничего нежалко.

Машину он вел с веселым удальством. Ярош шутливо предупредил:

— Кирилл, моя жизнь не застрахована!

— Я где-то читал, что хирурги самые большие трусы. Больше всего боятся попасть под нож своего коллеги.

— Неправда! — серьезно и энергично запротестовала Маша.

Они объехали все мебельные магазины. И отовсюду выходили разочарованные.

Маша оказалась удивительно разборчивой. Ей никогда в жизни еще не приходилось покупать мебель. Но то, что они видели в магазинах, она отвергала решительно, с первого взгляда. Столы, шкафы, стулья были большие, неуклюжие, непривлекательные.

Ярош хмуро молчал. Шикович ругался с директорами.

— Не мы выпускаем, товарищ.

— Так не берите то, что не идет. Требуйте!

— А план?

— Да не живите вы сегодняшним днем. Один месяц не выполните, на следующий перевыполните, если получите то, что нужно.

Директора снисходительно и скептически улыбались: ничего, мол, ты не понимаешь, дорогой покупатель, в торговых делах.

Наконец один молодой продавец, которому, возможно, приглянулась Маша, потихоньку в тесном проходе между шкафами-бегемотами посоветовал ей:

— Съездите к Грабарю. На складе вы найдете то, что надо.

— А кто это Грабарь?.

— «Гормебельторг». Шикович сразу же загорелся.

— Идея! Стану лучшим доставалой из всех наших доставал!

— Ненавижу покупки по блату, через черный ход.

— Антон идеалист! — засмеялся Шикович, разворачивая своего «москвича». — Будет мебель. Будет и материал для фельетона.