— Верно, Сергей Сергеевич! — моментально согласился Грибок.
«Ну и флюгер!» — уже без злости и возмущения подумал Шикович. Вместе с сознанием, что со Славиком все обошлось, пришла физическая слабость — разрядка после нервного напряжения. Он даже плохо слышал, кто и что говорил дальше. Помнил: Гукан настаивал на своем предложении. С удивлением подумал: «Что имеет против меня этот человек?»
Внутри все горело от жажды. Но он не решался встать и подойти к графину, стоявшему на столе секретаря. Вдруг появился страх упасть — как там, в операционной. Казалось, что он разрядился, как аккумуляторная банка, весь, от мозга до кончиков пальцев.
Когда занялись Левановичем, Кирилл спросил:
— Мне можно идти?
— Почему? Послушайте других. Вам будет полезно. И интересно, — сказал Тужиков.
Но Тарасов, внимательно наблюдавший за ним, неожиданно разрешил.
13
Кирилл, пожалуй, не только не «разрядился», как ему, измученному физически и душевно, почудилось, а наоборот, «зарядился».
Он почувствовал это на следующий день. События, отделенные сутками, представились совсем иными. Он раньше всего подумал о Зосе. Жива ли? Позвонил в больницу (ночевал в городе). Ярош к телефону не подошел: он не оставлял больную. Кирилл прорвался в отделение, после вчерашнего происшествия его все знали и дали халат.
Зося лежала в маленькой послеоперационной палате. Как и во время операции, к ней были подключены датчики приборов. Дежурили врачи и сестры. Зосю держали на кислороде. Шикович не решился переступить порог палаты, где шла борьба между жизнью и смертью.
Ярош вышел в коридор. Может быть, только мешки под глазами выдавали, что он провел бессонную ночь. А больше никаких признаков усталости. Даже побрился, как каждое утро.
— Что? — нетерпеливо спросил Шикович, сжав его руки у локтей и снизу вверх заглядывая в глаза.
— Ты думал, операцией все кончается? Операция только начало борьбы… Были критические минуты. Но, кажется, мы победили…
— Дай я обниму тебя. Ярош отступил.
— Пожалуйста, без сантиментов.
— Ну, черт с тобой.
— Спасибо. Ты что, выпил вчера?
— А тебе какое дело? Пресный моралист! — повернулся и пошел по длинному коридору.
Можно было подумать, что они поссорились. Но Ярош смотрел вслед другу с доброй улыбкой, как иной раз глядит взрослый умный человек на смешную выходку подростка. Крикнул:
— Передай моим, что я и сегодня не приеду.
Шикович обернулся, отсалютовал рукой. Эта короткая встреча с другом окончательно приободрила. А все пережитое накануне придало, энергии.
И Кирилл снова устремился на поиски.
…Недели две назад он заходил в КГБ. Подполковник Вагин, высокий брюнет, совсем молодой («Видно, не так давно из комсомола», — подумал Шикович), принял его радушно. Сразу заговорил о литературе, о новинках, словно сам радуясь случаю убедиться в своей начитанности.
Выслушав просьбу Шиковича поискать в спецархивах материалы о деятельности патриотов и предателей в их городе во время оккупации, Вагин загорелся. Рассказ про подполье, про первый горком, группы Мельника и Дубец-кого, про Вараву, Гончарова, тетку Любу, Яроша и, наконец, про Савича он выслушал с жадным интересом. А дело Савича, так показалось Шиковичу, прямо-таки захватило его. Он тут же вызвал капитана Сербановского. Вошел седой сутулый человек.
— Слушаю, Андрей Астахович.
— Садитесь, Анатолий Борисович, — пригласил подполковник. — Познакомьтесь.
Капитан кивнул Шиковичу, но руки не подал. Сел на стул напротив, неуклюже как-то сел, еще больше сгорбился и, сцепив пальцы, стал разглядывать свои большие, как у дровосека, ладони.
Вагин сам изложил ему просьбу писателя, Кирилл удивленно отметил про себя, что подполковник безошибочно запомнил все фамилии.
«Завидная память».
Капитан, казалось, слушал безучастно. Раза два поднял глаза, в них — ни искры любопытства. Шиковичу рассказывали об этом человеке капитан работал в их городе ещё в тридцать седьмом году, и теперь Кирилл подумал об этом с неприязнью.
Перебив начальника, Шикович сказал:
— Из тех, кто сотрудничал с оккупантами, меня больше всего интересует Савич.
Капитан коротким взглядом опытного следователя как бы насквозь просветил Шиковича:
— В каком смысле?
— Я убежден, что доктор умер честным советским человеком.
— Доказательства, догадки?
— И то и другое. Нужно документальное подтверждение.
— Вы хотите писать роман или заняться посмертной реабилитацией?
— А вы считаете, что это несовместимо? — спросил Шикович. — Я хочу написать документальную повесть, которая была бы правдивым свидетельством… Народ должен знать и героев и предателей.
— Вам известно, что в городе живет дочь Савича? — спросил после паузы капитан.
— Известно. — Кирилл хотел было рассказать, что ей предстоит очень сложная операция, которая может кончиться трагически; даже Ярош не гарантирует жизнь.
Но капитан вдруг встал, обратился к своему начальнику по-военному:
— Будет сделано, товарищ подполковник, все, что можно.
И на прощание опять только кивнул головой. Тут Шикович подумал: если Сербановский столько лет в органах и в определенные времена не дошел до высоких чинов, остался здесь и теперь, то, наверное, он один из настоящих чекистов. Неприязнь к нему исчезла.
С тех пор Шикович звонил Сербановскому уже два раза. Тот отвечал, что пока ничего интересного нет.
Сегодня Кирилл не стал звонить, а прямо из больницы направился в комитет.
Капитан сидел один в довольно большой затененной комнате — старые липы заслоняли широкие окна. Когда Шикович вошел, Сербановский спрятал в большой сейф какие-то бумаги, с которыми, видно, работал, и только тогда поздоровался за руку.
Хотя прошло всего каких-нибудь полтора часа с начала рабочего дня, у капитана был усталый вид.
Шиковича он уже начал интересовать сам по себе. Как живет этот человек? Почему у него такие натруженные руки? Чем его расшевелить, вызвать на откровенный разговор? Еще не успев, сесть Кирилл сообщил:
— Вчера Софье Савич сделали операцию. На сердце. Ярош оперировал.
Шиковичу еще не приходилось видеть Сербановского таким заинтересованным: прислонившись впалой грудью к столу, он как-то по-детски подпер кулаком щеку, готовый слушать, и глаза его засветились.
— Я только что из больницы. Они всю ночь боролись за ее жизнь.
— И будет здорова?
— Ярош говорит, что восемьдесят процентов таких операций дают хороший результат.
— Восемьдесят?
— Это не мало, если учесть, что оперируется. Сердце!
— Да.
— А знаете, я присутствовал на операции. — Серьезно?
— Правда, для меня это кончилось глупейшим образом.
— Именно?
— Мне стало дурно.
— Прямо там?
— Нет. Успел выйти в предоперационную.
— Так ничего и не увидели?
— Видел. Как раскрывали грудную клетку. Как Ярош держал ее сердце в руках…
— В руках?
— Да, на ладони. Знаете, оно маленькое, сердце. С женский кулачок. Он взял его на ладонь, а оно билось, испуганно так…
Сербановский безотчетным движением прижал руку к левой стороне груди и задумчиво повторил:
— Маленькое…
— А знаете, что за сутки сердце перегоняет десять тысяч литров крови?
— Десять тысяч?!
— Я вас познакомлю с Ярошем. Он может целую ночь рассказывать о сердце. Приезжайте к нам на дачу. Вы не рыболов?
Капитан тяжело вздохнул.
— У меня больная жена. Тоже сердце. Стенокардия.
Чуть-чуть приподнял человек завесу над своей личной жизнью и сразу весь раскрылся. Теперь Шиковичу многое стало понятно: и его усталый вид, и загрубелые руки, и грустный взгляд. Нелегкая у него работа, нелегкая и жизнь. Кирилл еще сильнее почувствовал расположение к нему, доверие, симпатию. И начал подробно рассказывать, как Зося спасала Яроша. Часа два говорил. О фактах и о своих догадках. Сербановский слушал внимательно, ни разу не прервал его ни вопросом, ни замечанием. А потом вдруг посмотрел на часы и сказал:
