Шофер и председатель, видно, все-таки где-то раздавили пол-литра. Шофер гнал по лесной дороге как ошалелый, того и гляди, разобьет машину. А дороги такой километров двадцать. В нетронутом сосновом бору толстые корни, целые узлы с добрый валун; в дубовых рощах старые гати, на которых почти не осталось настила, одни ямы, налитые вчерашним дождем. Шофер ни на что не обращал внимания. А рядом с ним в кабине безмятежно спал председатель. Шикович сквозь стекло в задней стенке видел, как из стороны в сторону мотается плешивая голова. Его и двух девчат-колхозниц швыряло в кузове, как арбузы, — от борта до борта. Девчата хохотали, хватались друг за дружку, потом, осмелев, стали хвататься и за него. Кириллу нравилась эта непосредственность и то, что его не считают еще стариком, если подзадоривают на шутку. Как-то особенно волновало прикосновение молодых, сильных рук, пахнущих землей и зерном. От мешков, на которых они сидели, шел теплый дух злаков. Но скоро Шикович почувствовал, что от такой «веселой» езды начинают болеть все внутренности. Не те года, чтоб так трястись.

Наконец выехали из лесу на осушенное болото. Дорога через торфяники — что ковер, ровная и мягкая. И — странно! — показалось ли так на равнине, где не на чем задержаться взгляду, или на самом деле шофер повел машину осторожнее и тише. Умолкли девчата, как бы застыдившись своей недавней игривости. Даже председатель проснулся: с его стороны из кабины потянуло папиросным дымком.

Кирилл прилег на мешки и углубился в размышления.

«Надо будет выяснить, сколько служит машина при таких дорогах и такой езде. Стоило бы вставить где-нибудь про тип председателя, как постепенно меняется их внешний вид. Таких, как этот Грак, я давно не встречал. Будто из сорок пятого года вынырнул».

Немолодой, лет под пятьдесят, председатель всем своим обликом напоминал колхозных руководителей того далекого времени: небритый, в замасленной, давно, видно, не стиранной гимнастерке из черного грубоватого сукна, в старомодных диагоналевых галифе, в порыжевших сапогах и, главное, с кирзовой сумкой, туго набитой неведомо чем. Эта протертая на углах сумка прямо-таки заворожила Шиковича. «Неужто с военных времен?» — так и подмывало спросить.

Увидев возле склада «Заготзерно» председателя из Загалья, Шикович понял почему секретарь райкома старался отговорить его от поездки в эту далекую деревню, куда даже районные работники редко заглядывают.

Березовский, старый знакомый Шиковича, когда-то работал в обкоме комсомола. Молодой энергичный секретарь встретил Шиковича с радостью.

— Наконец-то ты заглянул и в наш забытый творцами район. Теперь я тебя не выпущу.

— Мне нужно прежде всего добраться до Загалья.

Секретарь насторожился.

— Почему сразу в Загалье?

— Да так. Говорят, любопытная деревня, — уклонился от прямого ответа Шикович.

— Деревня за семью лесами, девятью болотами. Этнографический уголок. Этим и любопытна. Но, скажу тебе откровенно, колхоз там не из лучших.

— А мне и нужен не из лучших.

— Значит, собираешься учинять разгром?

— А ты боишься?

— Кто ж не боится? Ваш брат настрочит, а нас — на бюро обкома по сигналу газеты. Уж кому-кому, а тебе известно, что при всей той огромной работе, какую ведем в последние годы, и при определенных успехах хватает и прорех. Многие начинания тонут как в бездонной бочке. То засушило, то подмочило. Работаешь-работаешь, а результаты…

— Недоволен результатами?

— Как тут быть довольн ым! Выше девяти центнеров никак не подымемся.

— А кукуруза?

— Кукуруза как раз хороша. На круг центнеров по триста зеленой массы…

— Лучше, чем в прошлом году?

— Лучше!

— А в прошлом году у вас как будто было по шестьсот? — хитро прищурился Шикович.

Березовский засмеялся.

— Это твой друг Романов в кабинете выращивал столько.

— Ты у него был третьим. Имеешь опыт.

— Теперь за такой опыт будешь смотреть на небо вот через что, — секретарь сложил пальцы решеткой.

— А не кажется ли тебе, Борис Петрович, что нежелание пустить журналиста в слабый колхоз — это сцена из той же оперы «Показуха»?

Березовский обиделся.

— Я хотел тебе помочь написать такой очерк, за который тебя, писаку, похвалили бы, а ты вон как толкуешь. Ну и катись в свое Загалье.

— А как туда докатиться?

— Ладно. Не будем ставить всякое лыко в строку, а то еще поссоримся. Подожди часа два, я проведу совещание директоров школ, а потом отвезу тебя сам.

Но, бродя по райцентру, Шикович подошел к складу, где стояла очередь машин с хлебом, и наткнулся в конторе на загальского председателя.

Грак, когда Шикович к нему обратился, спросил подозрительно:

— Кто?

— Лектор.

Шикович не врал: каждый раз, выезжая в район, он брал в обкоме партии лекторскую путевку. Чаще всего делал доклады о литературе. Но теперь ему хотелось рассказать колхозникам о проекте Программы, послушать, что они об этом думают.

— Лектор — вещь нужная, — снисходительно разрешил ехать с ним успокоенный председатель. Но, убедившись, что в колхоз едет «птичка-невеличка», никакой не ревизор, он тут же утратил к нему всякий интерес. Шиковича такое определение лектора сперва возмутило, потом рассмешило. Припомнив в машине, что он «вещь нужная», не выдержал — улыбнулся, покачал головой. Девчата смотрели на него, как на чудака.

Снова лес. Снова болото, не осушенное на этот раз, с дедовскими гатями. И вот оно, За-галье, — большое село в подкове дубовых лесов.

Не отличаются еще особой современностью села. Об этом много говорят и пишут. Пиич. Но почти везде, где бывал, йаряду со старыми хатами он видел и новые строения: то это типовая школа, больница, клуб, то новые дома, светлые, просторные, хотя и не типовые (каждый строил по собственному проекту), зачастую каменные, под гонтом и шифером; и почти в каждом колхозе новые хозяйственные постройки: коровники, свинарники, над которыми возвышаются водонапорные башни, ветряные двигатели.

Ничего нового не было в Загалье. Село во время войны не горело. И все тут осталось по-прежнему. Хаты чуть ли не дореволюционные, приземистые, с низкими и маленькими оконцами, с замшелыми соломенными стрехами. Будто и не вырастали тут люди, не женились, не отделялись от родителей, не заводили свой угол, не старались, чтоб он был краше дедовского.

Колхозные нужды, по-видимому, удовлетворялись теми хлевами и амбарами, которые сколочены были после коллективизации из обобществленных гумен.

На длинной, заросшей травой улице играли ребята, паслись многочисленные стада гусей. Очевидно, поэтому шофер вел машину с осторожностью ученика; куда девался тот лихач, что несся по лесной дороге как шальной. Больше, чем вид хат, Шиковича поразили поневы на пожилых женщинах. Давно уж он не видел понев! Действительно, этнографический уголок. Кирилл почему-то подумал о костюме председателя и его потертой кирзовой сумке. Поневы хоть красивые, яркие.

Машина остановилась против дома, стоявшего в глубине старого и одичавшего сада: плодов на яблонях и грушах не было. В соседних крестьянских садиках краснощекие яблоки виднелись издалека.

Председатель выскочил из кабины и, не сказав ни слова Шиковичу, не пригласив с собой, быстро зашагал по дорожке к дому, помахивая своей сумкой. Машина отошла, и Шикович остался один на улице. Он даже не успел спросить у девчат, которые вслед за ним выпрыгнули из кузова, что же там в саду: квартира председателя или колхозная контора? Он только безошибочно определил, что это бывший поповский дом. По другую сторону улицы, или, вернее, центральной площади (тут был перекресток), возвышалась церковь. Шикович попытался отгадать, что сейчас в ней — клуб или склад?

Но тут появился Грак. Без сумки. С приветливой улыбкой во все широкое загорелое лицо.

— Товарищ Шикович?

Кириллу стало ясно, что произошло: пока они ехали, позвонил Березовский. Усмехнулся в ответ.