— Врешь.
— Я тебя подводил когда-нибудь? — Идет. Через час получишь все, что тебе надо. Представить в альбоме или в папке?
— В папке.
Зося, открыв дверь и увидев Шиковича, растерялась. Никогда он еще не приходил один и в такое время, среди дня. И никогда не видела она его таким деловито нетерпеливым. С чисто женской тревогой она почему-то подумала об Антоне Кузьмиче: не случилось ли с ним чего? Из чувства такта не спросила, чем вызван его приход. Вежливо пригласила:
— Пожалуйста, Кирилл Васильевич. Раздевайтесь. Вы совсем меня забыли. Антон Кузьмич вчера заглянул. А вы… Я и не помню, когда вы были в последний раз.
«Антон бывает один? Без меня? — мысленно удивился Кирилл. — Ну и ну! Доведается Галя, не сносить тебе головы, Антоша. Даже моего таланта миротворца не хватит, чтоб помирить вас».
— Спасибо, Софья Степановна. Я на минуточку. Пожалуй, и раздеваться не буду. Ну, ладно, ладно… Но ни чаю, ни кофе не надо. Ведь я на работе. И к вам по делу.
Он сбросил в прихожей короткую меховую куртку и с шарфом на шее, в пушистой ондатровой шапке вошел в комнату, где все хранило следы заботливых рук, все сияло от снежного света, заливающего комнату сквозь широкое окно. В окне — тополя в цветении инея. А за тополями виднелась укрытая снежным одеялом река с черными точками — «подледниками», которые часами просиживали над своими лунками.
Падал мягкий, казалось теплый, снежок.
Охваченный лихорадочными мыслями, Кирилл, когда шел сюда, не замечал красоты зимнего дня. А здесь, в этой комнате, вдруг прозрел. И остановился, замер у порога, заглядевшись в окно. На какой-то миг, на одну минуту охватила расслабленность, лирическое прекраснодушие, когда вдруг хочется забыть обо всем, слиться с природой, окунуться в нее. Но не такое у него дело, чтобы можно было о нем забывать!
Не присаживаясь, он развязал тесемки папки, в которую Черноус положил десятка два фотографий разных лет.
— Софья Степановна, я хочу показать вам несколько фотографий. Может быть, вы узнаете кого-нибудь. Это очень существенно для моей работы.
Он достал самый ранний снимок, сорок шестого года, коллективный — митинг в день похорон подпольщиков и партизан в общей братской могиле в, городском сквере. Гукан — на невысокой трибуне, выступает с речью. То ли снимок выцвел от времени, то ли в тот день было мало света, но был он тусклый, невыразительный, лица людей расплылись. Однако оратор вышел лучше других.
Зося взяла снимок, поднесла к самым глазам, хотя близорукости у нее Кирилл раньше не замечал. Она стояла у дивана, ближе к окну, вся залитая сиянием снега.
И Щикович увидел, как вдруг изменилось ее лицо: точно тень пробежала по нему снизу вверх. Обращенная к нему щека побледнела. Несомненно, она узнала человека на фотографии..
Зося долго разглядывала снимок, но на лице ее уже ничего не отражалось. Наконец оторвалась от фотографии, перевела взгляд на Ши-ковича и покачала головой: нет, никого я здесь не узнаю.
Кирилл выхватил другой снимок,
— А тут?
Она глянула, даже не взяв в руки, и снова отрицательно покачала головой.
— Ты не узнаешь этого человека? — забывшись, крикнул Шикович, обращаясь уже на «ты», протягивая третий снимок — большой фотопортрет Гукана.
Зося вся съежилась и испуганно отступила.
— А если я ошибаюсь? — тихо-тихо спросила она. — Прошло столько лет!
— Это — Сажень? — перешел Шикович в стремительное наступление.
Не отвечая прямо, она спросила:
— Кто он, этот человек?
— Председатель горисполкома Гукан. Болезненная улыбка перекосила ее лицо: она слышала эту фамилию сотни раз, и тогда, когда работала в ателье, и в больнице, и еще чаще теперь, от них — Кирилла Васильевича и Антона Кузьмича, когда они, сидя у нее, говорили иной раз о работе Шиковича, прежней и нынешней. Так вот кого они с отцом укрывали! Нет, никаких особых чувств в ней не возникло, кроме одного: захотелось вдруг никогда-никогда больше не слышать, не вспоминать этого имени — Сажень-Гукан. Забыть мгновенно и навеки.
Робко, неуверенно, как маленькая, она спросила:
— А может быть, не надо, Кирилл Васильевич?
— Что не надо? Чего вы боитесь? Кого?
— Я не за себя. За вас.
— За меня? Го-го! — гоготнул он. — Не те времена, Софья Степановна, чтоб бояться! Он сам все время дрожал. И сейчас дрожит… А мы превратимся в гнилых либералов, в заплесневелых гуманистов, если не будем выводить таких на чистую воду… Если ты выдаешь себя за героя, так будь во всем герой. А он боялся за свою карьеру! Из-за нее втоптал в грязь…
Зося страдальчески поморщилась, словно от боли.
— Ну, ладно, ладно. Не думайте ни о чем и не волнуйтесь. Ничего особенного не произойдет. Мы на диво добрые. Самое большое — его отправят на пенсию.
«Куда тебя отправят — этого я не знаю. А вот поговорить с тобой я поговорю. И немедленно. Поговорю так, как никто с тобой, наверное, не говорил!» — не только думал, но гневно бормотал Шикович, на ходу натягивая куртку и сбегая со второго этажа.
Он снова жаждал действия. Шел и представлял себе, как ворвется в кабинет Гукана, что скажет ему. А если там посетители? Скажет и при них! Пускай знают. Скандал? Пусть вызовут милицию.
Но весь этот его запал, сумятица мыслей не мешали любоваться окружающим. Даже наоборот, как бы обостряли ощущение прекрасного.
Как-то он пошутил, что нигде нет столько красивых женщин, как в их городе. Ярош и Валя посмеялись, а Галина Адамовна согласилась с ним. Может быть, потому, что сама она хороша, а может быть, чтоб еще раз напомнить мужу, сколько соблазнов на его пути, пусть остерегается!
Теперь, вглядываясь в женские лица, Кирилл Васильевич пришел к выводу, что его шутка соответствует действительности. Говорят, женщины, что цветы, расцветают весной. Нет, они цвели и в декабре, на пороге Нового года. Раскрасневшиеся, торопливые, мило озабоченные, они, казалось, заполнили весь город. На нейтральной улице, возле универмага, не пробиться.
«В этом городе смешалась кровь наций, славных своими красавицами — белорусской, русской, украинской, польской», — Шикович обрадовался вдруг найденному объяснению.
И вдруг он поймал себя на том, что перестал думать о Гукане. Утихло возмущение. Ослабло желание ворваться в его кабинет и бросить ему в лицо гневные слова. Зачем? Не даст ли это Гукану козыря в руки? Подымется шум вокруг скандала и отвлечет внимание от главного. Нет, дело надо доводить до конца спокойно и рассудительно. Еще через минуту Кирилл почувствовал, что, помимо всех доводов разума, ему просто не хочется встречаться с этим человеком, видеть его. Мерзко. Теперь Гукан для него — что труп врага. С живым врагом хочется сойтись, чтоб помериться силами. С мертвым — кому охота? Тем более что он, Шикович, не злораден, не «кровожаден». Ему даже все равно, что будет с Гуканом: дадут ли ему выговор, понизят в должности, пошлют ли на пенсию. Главное, что восторжествовала правда. Теперь уж ничто — ни хитрость, ни заслуги, военные и мирного времени — не поможет ему вывернуться, сохранить позу героя. Правда, как бы глубоко ее ни закопать, в каких омутах ни топить, в каких архивах ни прятать, все равно всплывет, вырвется на волю и явится людям в своей первородной красе.
«Так-то, Семен Гукан».
Не доходя квартала до горисполкома, Шикович постоял на углу, поглядел на прохожих и двинулся в другую сторону — в горком партии.