Наступило утро следующего дня. Друзья накрыли стол, поставили кувшин румынского вина. Прибыли даже адъютанты старшие батальонов (начальники штабов батальонов). Все просили передать привет родному Отечеству  теперь уже с непривычной чужбины, желали успехов в учебе и возвращения в родной полк. Убывал я в город Солнечногорск, который расположен в полусотне километров от Москвы по дороге на Клин и далее на Калинин, ныне Тверь. На нашем участке наступило заметное затишье. Командир выделил мне до города Фэлтичений, где должен был располагаться отдел кадров армии, свой «персональный» фаэтон. По пути я заехал в штаб дивизии проститься с Ламко, майором Петровым, майором Передником, с которым сдружился за время марша, когда мы несколько ночей двигались вместе и узнали, что мы земляки. Он был родом из города Кропоткина. Не наделся я тогда, что с Ламко встречусь там же на курсах через четыре месяца, а с Петровым и Кузминовым в первых числах нового, 1945 года в Москве. Связистки и поварихи вытирали носы от слез, писари все махали вслед удаляющемуся кабриолету. Проводить меня вызвался Борис Евдокимов с автоматом, чтобы никто не мог отнять это средство передвижения.

Вот и курортный румынский городок Фэлтичений. Здесь мы накануне освободили полсотни русских военнопленных. Строения все целые, улицы чистые. Я озираюсь по сторонам. Слева вижу в зимней гимнастерке и таких же новых брюках подполковника Хамова П. Ф. Я спрыгиваю на ходу и бегу к нему, не зная, как быть, как выразить радость встречи с ним после возвращения его из штрафной роты. Видя мое замешательство, он упреждает меня своим вопросом: «Значит, едешь. Молодец! Ведь я же обещал послать тебя с первой оказией на учебу. Вот и посодействовал». Так вот он, оказывается, тот негаданный начальник, устроивший мне протекцию, хотя он сам только что сменил форму ефрейтора-штрафника на форму подполковника! Я не находил  слов, как и с чем его поздравлять, чтобы не ранить лишний раз его гордость. Он указал мне место расположения отдела кадров и тепло обнял, чтобы пожать в следующий раз мою руку только в 1972 году в Генеральном штабе.

В отделе кадров армии меня ожидал попутчик, тоже «старлей» из соседней воздушно-десантной дивизии. Получив направление и проездные документы, мы попутной машиной прибыли в город Ботошань. Это было утро 1 мая. Требовалось непременно отметить этот весенний праздник, наше знакомство и дальнюю совместную дорогу впереди. Ни я, ни он ничего пока не понимали по-румынски. Один местный направил нас к «толмачу», то есть понимающему по-русски. Хозяин совершенно пустой лавки поздоровался с нами по-русски и объяснил за стаканом вина, что он матрос с броненосца «Потемкин», интернированного когда-то румынами в 1905 году. Здесь он присмотрел молодую румынку и женился на богатой невесте с магазином. Жену уже похоронил и растит взрослую дочь. Деньги у нас были, он как торгаш понимал, что они пока будут иметь хождение, поэтому не жалел вина, мамалыги и брынзы. Мы вынуждены были остаться и провести ночь у гостеприимного соотечественника. Следующим пунктом нашей остановки, ночевки и пересадки на железнодорожный транспорт был город Могилев-Подольский. Ночь провели в общежитии коменданта, а ужинали и завтракали в настоящей еврейской корчме, по типу той, где меня принимали в Бричанах. До Киева мы ехали в переполненном пассажирском общем вагоне. Далее получили места в плацкартном вагоне до самой Москвы. До отхода поезда мы посетили Софийский собор и посмотрели кинофильм.

В течение двух суток дороги на пассажирском поезде мой попутчик играл в карты «в очко» и обыграл всех военных пассажиров, набрав полный вещевой мешок ассигнаций. Я должен был выходить на каждой остановке и покупать водку или самогон и всякую закуску, не считаясь с ценами. Я так и не узнал причину его удачливости. Подъезжая к Москве, некоторые из обыгранных неудачников просили его выдать денег хоть на трамвай, и он великодушничал.

Москву он и я видели впервые. Первый раз спустились в метро. Задерживаться не стали, так как у обоих не было здесь знакомых и близких. Подкупили кое-что в коммерческих  магазинах и выехали с Ленинградского вокзала местным поездом до станции «Подсолнечная», хотя город именовался Солнечногорском. Сам город и военный городок подвергались краткосрочной оккупации немцами. Деревянная мебель оккупантами была использована на топливо, и курсы обустраивались почти заново. Хорошо хоть железные казарменные кровати не могли гореть в топке и сохранились в казармах, именовавшихся общежитием.

Первоначально, имея в виду мой малый чин, меня определили вместе с попутчиком на 8-й по счету курс, на котором готовили командиров батальонов. И тут выяснилось, что одновременно набирались кандидаты на 5-й курс — командиров полков, на котором впервые комплектовались две группы из штабных офицеров для полков и дивизий. Переводят туда меня и Валиева в равном со мною чине. Начальником нашего курса из ста человек был полковник Титов, старый служака-кавалерист. Командирские группы были укомплектованы подполковниками и полковниками, а наши — майорами, капитанами и нами двумя — старшими лейтенантами. Через месяц мне тоже пришла выписка из приказа с производством в капитаны и одновременно я получил временное удостоверение о награждении орденом Отечественной войны 1-й степени. Конечно, никто не вручал мне новых золотых погон, которые в тылу были положены каждому, а просто сказали добавить четвертую звездочку на погоны, но зато выписали стандартное удостоверение личности и я впервые обрел статус кадрового военнослужащего.

Все младшие курсы размещались в казармах барачного типа, а наш курс — в двухэтажном кирпичном здании на берегу Сенежского озера. Помещения общежитий были размером с площадь всего здания с окнами на обе стороны. У входа было несколько кабинетов для начальника курса, начальника учебной части, преподавателей, лаборанток и чертежниц. В подвале размещалась камера хранения вещей слушателей курса.

До начала занятий нас переобмундировали как молодых рекрутов. Мы получили двубортные шинели улучшенного офицерского сукна, бостоновые брюки и гимнастерки, фуражки с малиновым околышем, а на зиму выдали  цигейковые шапки-ушанки. Сапоги мы получили, к сожалению, «кирзачи», но у многих из нас были с фронта хромовые. Их мы одевали в выходные дни, которые проводили в московских театрах, а на занятия одевали кирзовые. Радовались мы и настоящим «комсоставским» поясным ремням с портупеей — тому, чего нас лишили при выпуске из училища.

Обучать нас должны были самому необходимому на войне. Но это только декларировалось, а на деле зачем-то учили внутренней и внешней баллистике оружия, материальной части вооружения полка, топографии и даже Истории военного искусства древних времен — тому, что знали сидящие в тылу преподаватели. Основной дисциплиной, естественно, была тактическая подготовка в объеме стрелкового полка и дивизии. Преподаватели поданному предмету были закреплены за каждой учебной группой, численностью 25 человек. Видимо, большинство из них не заканчивали Академию имени М.В. Фрунзе, а скорее всего, были из числа выпускников этих же курсов. При нас был случай, когда одного из преподавателей группы по тактической подготовке отстранили и поставили на его место слушателя группы, только что приступившей к учебе, и он справлялся вполне грамотно. Разработки групповых упражнений на картах использовались из фондов Академии имени М. В. Фрунзе, да и лекции тоже.

Именно в этот период поступили два серьезных пособия, написанных на основе использования передового опыта, проверенного фронтовой практикой. Это были наставления по организации позиционной обороны и руководство по организации прорыва позиционной обороны противника. На основе положений этих двух наставлений мы принимали решения при отработке тактических задач на картах и местности.