В заключение расскажу о том, какая была в ту пору борьба за любую лошадь, даже без седла. Я уже писал, что верховая лошадь была положена только командиру полка, его заместителям, начальнику штаба, начальнику артиллерии, командирам батальонов и командирам батарей на конной тяге. Но как я уже говорил, новый командир сразу настоял, чтобы я ехал на верховом коне из взвода конной разведки. После первых дней моей езды конь захромал, наступив на гвоздь, как определил ветеринарный врач.

Я снова шел, как все, пешком, но командир полка снова распорядился выделить мне коня и приказал ехать рядом с ним. В одну из ночей он оставил меня при выезде из села проследить за прохождением всей колонны полка и после доложить о результатах прохождения колонны. Чтобы подкормить лошадь, я заехал во двор, где увидел копну сена, накинул повод уздечки на правую руку, разнуздал и дал коню возможность подкормиться сеном. Сам стоя мгновенно уснул. Сквозь сон услышал понукание лошадей и, проснувшись, увидел, что рука моя так и торчит за полой ватного бушлата, а никакой уздечки и самого коня нет. Стало ясно, что повод был перерезан, а лошадь с седлом была уведена.

Стыдно было признаваться командиру в такой оплошности, но пришлось. И тем не менее он снова сажает меня на предпоследнего коня во взводе и я еду весь день с ним. Коновод присматривает за обоими, когда мы заходим в хату или во двор. Ночью снова такое же задание — пропустить всю колонну до прохождения артбатарей. На этот раз я выбрал место в чистом поле. Слева от дороги была огромная лужа, а посреди нее на крошечном островке стоял телеграфный столб. Вот и решил я заехать на тот островок и там поджидать эти батареи. При переезде лужи вода оказалась почти под брюхо коню, что меня вполне устраивало от происков пехотинцев. Конечно, я слез с коня, опершись  плечом о столб, вскоре уснул, закинув повод на локоть руки, ладонь которой снова отогревал за отворотом бушлата. Сколько я спал — не знаю, но проснулся от понукания лошадей и узнал голос командира батареи 76-мм полковых пушек. Но коня снова не было, хотя рука так же торчала за бортом. Только теперь я догадался, что не предусмотрел похитителя-кавалериста. Я закричал командиру батареи, чтобы он отстегнул переднюю пару упряжки и приехал спасать «Робинзона Крузо» с необитаемого острова. Долго вспоминали с усмешками в штабе офицеры эти мои промахи, тем более что все знали о моей казачьей родословной.

30 марта, совершив марш Лядово-Секуляны-Мендыковцы-Болбоки, к 21 часу полк сосредоточился на юго-западной окраине районного центра Бричаны. Ночью вряд ли кто заметил, как мы спокойно переехали по мосту через Днестр без стрельбы и криков «ура». Это уже была Молдавия — родина фельдшера батальона, нашей Оли Дейкун из города Бельцы, начавшей войну на своей земле в первые дни войны и завершившей ее под Будапештом. Она теперь постоянно выручала штаб в общении с местным населением здесь, в Бричанах, и после — на территории Румынии, куда мы вступили самыми первыми.

Здесь у нас была не просто дневка, а трехдневка, по непонятным для нас причинам. Может, наш тогдашний народный комиссар по иностранным делам Молотов В. М. решал вопросы вторжения на территорию соседнего государства, но Румыния оставалась союзницей Германии. Одним словом, в этом местечке, именуемом по-украински, в равной пропорции проживали три национальности: молдаване, украинцы и евреи. Пройдя с боями шесть областей Украины, мы впервые увидели на площади много евреев, а в базарных палатках, в качестве торговцев, только их. Между собой они разговаривали на идиш.

Штаб полка разместился в просторном домике украинской бездетной семьи. Рано утром в штабе полка уже был ПНШ-4 Пистрак Иойл Зенделевич. Его распирало чувство восторга, ибо он здесь встретил нескольких родственников  и знакомых, так как сам был родом из этих мест. Первым вопросом у него был: «Ты когда-нибудь ел фаршированную щуку?» Я ответил, что ел у себя на Кубани форель жареную и вареную, но он заверил, что все это не то по сравнению с фаршированной щукой, приготовленной на еврейской кухне. Поэтому он приглашает меня к своим друзьям на вечер как самого почетного гостя. Я дал согласие, ибо понимал, что отказываться бесполезно. Появился запыхавшийся писарь Евдокимов и спросил, есть ли у меня деньги. Я вынул пачку советских ассигнаций, так как впервые с сорок первого года появилась в них необходимость на переднем крае. Борис с Сеней убежали на рынок, прихватив большую хозяйскую корзину. Вскоре они вернулись с полной корзиной всякой еды. В центре корзины стояла трехлитровая бутыль самогона, вокруг нее украинское сало, окорок, яйца, белые ковриги хлеба и даже домашняя колбаса. Я удивился такому огромному количеству выпивки и снеди всего лишь за пару сотен рублей. Оказалось, что торгаши, не зная теперешнего курса рубля, начали продавать по довоенным ценам нашего родного отечества. Но, видя огромный спрос, они с каждым новым покупателем набавляли цену и к вечеру довели ее примерно до цен Союза. Почти все их запасы были раскуплены офицерами всей дивизии.

Все помощники начальника штаба обалдели от вида корзины с провиантом, и мы решили кутнуть. Спрашиваю хозяйку: есть л и у тебя большая сковородка для яичницы? Она погремела в посуде и вынула большой противень. Прошу ее помочь сделать нам огромную «яешню» на десять человек с салом и колбасой. Но она заявляет, что топки «ныма». Я уже видел, что под сараем лежит большая куча кизяков, которыми был прикрыт штабель дров. Вижу, что она чем-то недовольна и явно с неприязнью относится к нашему приходу. Спрашиваю откровенно: «Ты что — не рада нашему приходу?» И слышу вместо ответа вопрос: «Це шош, тыпэр мого чоловика забэрэтэ на вийну?». «А как же, не все ж ему сидеть биля твоей юбки с сорок першого року, хай и вин повоюе». «Так там же його можуть и убыты?». «А як же, каждый день вбывають кого-нэбудь». «Ну вот, а ще пытаетэ, чи рада вам, чи ни. Черт вам рад!» — так примерно закончила диспут та тридцатилетняя молодуха.  

Такое откровение для нас было внове. Сам хозяин возился у печки и все слышал, но даже он не мог ей что-либо возразить, ибо был у нее под пятой. Свидетелями нашего диалога были почти все ПНШ полка, начальники служб, писарь, старший связной, сержант Митрюшкин и посыльные. Митрюшкин был и комендантом штаба. Он взял автомат и скомандовал ей следовать за хату. Она была так ошеломлена, что даже не делала попыток сопротивляться и пошла впереди. Окликнув его, я дал понять, что убивать не следует, но попугать нужно, он кивком головы подтвердил. Минут через пять за домом раздалась пара хлопков из автомата. Хозяин дома бросился под сарай, начал носить поленья дров и затопил печь.

Потом сержант рассказал подробности. За домом она очнулась и принялась просить прощение. Но Митрюшкин уже завязывал ей глаза платком. Потом привязал ее к стволу абрикоса и сделал пару выстрелов в землю. От страха она повисла на веревках. После ее муж отвязал и огородами отвел к родственникам. Это был самый лучший для нее исход по сравнению с возможным, если бы она попала в руки особистов. Она выразила то, о чем думали и другие, но боялись сказать. Тем более проживали все они почти три года под протекторатом румынского короля Михая Первого, у которого даже евреи были под защитой государства.

Наступил вечер, и явился за мной Пистрак, неся зажженную карбидную лампу-фонарь, чтобы в темноте освещать мне дорогу. Привел меня на базарную площадь, спустились мы в подвальное помещение, где во всю длину комнаты стоял стол, накрытый яствами. Я был посажен в торце стола. Ни одного слова я не понимал, так как все говорили на родном языке. Некоторые фразы лейтенант мне переводил. В другое время я бы охотно и много съел из еврейской кухни, но из-за обильной еды весь день я был сыт, и только попробовал, какие смог, блюда. Пистрак представил меня чуть ли не заместителем самого Сталина или Жукова, и все с восторгом осматривали меня. Здесь он вторично выразил надежду, что раз я его «породил», назначив ПНШ-4, то только я один вправе и убрать его с должности, хотя уже прошел месяц, как майор Никифоров был назначен начальником штаба.