К зиме 1934 года в каждой хате загорелась «лампочка Ильича», был построен колхозный клуб. Наследующее лето радиофицировали весь хутор, построили баню, несколько животноводческих помещений. Гремел колхоз на всю нашу многонациональную автономию. Газеты писали об успехах хутора и его председателе колхоза. Но неотвратимо надвигался 1933 год. К нему я должен непременно вернуться, так как он оставил свой след в нашей стране, как и 1930-й в начале коллективизации. Не только на Кубани, но и во многих областях юга Украины.

Раньше причиной голода на Руси бывал неурожай, вызванный многолетней засухой в большинстве регионов или продолжительной войной. В данном случае все было иначе. Этот голод был результатом самой принудительной экспроприации «излишков» продовольствия у сельского населения. Началось с раскулачивания зажиточных слоев населения, у которых изымалось все продовольствие, а сами они подвергались выселению в отдаленные необжитые районы. Потом этому подвергались и середняки, не желавшие вступать в колхоз. Им отказывали в земельных наделах, забирали в пользу колхозов скот и сельскохозяйственный  инвентарь. Натуральный налог зерновыми культурами был настолько велик, что превышал его сбор с поля. Естественно, чтобы как-то выжить, хозяева должны были утаивать продукты, припрятывая их в укромных местах, в том числе и в ямах под землей. К тому времени в сельской местности появились комсомольские организации и их деятельность была направлена на принудительное изъятие излишков продовольствия. Проводилось это комсомольцами-бригадмильцами днем и ночью, для чего выдавались даже электрофонарики с батарейками. Спустя десять лет в годы войны даже генералы наши не имели таких фонарей, а комсомольцам для ночного обыска вручали это необыкновенное новшество. На фонарике было изображение пионера, больше походившего на американского бойскаута с вымпелом. Но еще большее удивление вызывало то, что делали обыски и изъятия не какие-то городские продотрядники, а свои родные сыновья и братья, даже не пользовавшиеся какими-либо привилегиями или льготами. Видимо, это было продолжением той «единственной Гражданской», воспетой позднее выдающимся бардом — Булатом Окуджавой.

Я помню, как великовозрастные мои одноклассники в пятом классе Исправненской семилетки, именовавшейся школой крестьянской молодежи (ШКМ), в тот год получившей новое название — неполной средней школы (НСШ), иногда засыпали на уроках от ночных бдений по раскулачиванию и изъятию продовольствия. Лозунг «Брат на брата, сын на отца и отец на сына» оставался со времени Гражданской войны Я хорошо запомнил, как отец после обмолота гречихи привез несколько мешков половы для запаривания с отрубями в корм свиньям Теперь мы ее начали толочь в ступках, просеивать, добавлять мороженый картофель, который собирали весной после вспашки, и делать какое-то подобие оладий. Варили по весне крапиву, добавляя жмых. Выручала буренушка, дававшая каждый день пару кувшинов молока.

Наш новый председатель колхоза предвидел исход преобразовательных мер и после выполнения госпоставки и посевной кампании, распорядился смолоть оставшееся зерно пшеницы, кукурузы и ячменя и организовал общественное кормление всех работающих в поле и на  фермах. Это были не ахти какие разносолы: один-два раза в день бригадная стряпуха-повариха готовила чаще всего затируху или клецки, сдабривая растительным маслом или жирами животных, когда те повреждали ноги или подлежали забою по другим причинам. Что такое «затируха»? Это сельское, в основном полевое, первое блюдо. Сначала в котле варился мелко нарезанный картофель, а в это время на крышке стола повариха ровным слоем насыпала муку, потом с помощью метелочки брызгала воду на муку и ладонью начинала затирать мелкие мучные катышки, которые постепенно засыпались в кипящий картофельный бульон. Заправка производилась растительным маслом с луком, а если приходилось забивать скот, то в таком случае бывало мясо.

Оговорюсь сразу: у хуторян в массовом порядке раскулачивание не проводилось Были раскулачены несколько семей, имевших граммофоны, но давно прятавших на чердаках эти «вещдоки» своей зажиточности от соседей и близких. Хотя хуторяне в 1932 году получили на трудодни гораздо меньше, чем в предыдущие два года, но могли бы как-то прожить до нового урожая. Однако нагрянувшее большинство родственников, бежавших из станицы от голода, быстро помогли прикончить все наши запасы и тоже обрекли хуторян голодать. Полевая затируха для многих колхозников явилась основой выживания. В тот голодный год эта пища была деликатесным блюдом, если учесть, что рядом на большаке у ручья умирали опухшие от голода странствующие пришельцы из южных областей Украины. Они несли в заплечных сумках всевозможные домашние носимые вещи, которые хотели обменять в горных аулах Карачаевской автономной области на любые продукты или хотя бы на кукурузу. До железнодорожной станции Невинномысская они ехали поездом, а далее около ста километров шли в горы пешком большаками и, когда им оставалось всего 12–15 километров до «финиша», их покидали силы у ручья. Чтобы утолить голод, они пили воду из ручья. Наступала водянка истощенного организма, и люди умирали.

Были и такие, кто, добравшись до вагончика, просили бригадира дать им тяпку и работали только за еду, проживая тут же, в вагончике. Они выжили в то голодное лето.  

Два брата и сестра из Николаевской области Украины прибыли на хутор вконец истощенными и предлагали матери обменять предметы одежды на продукты, но мать смогла дать им только по две картофелины, сваренных в мундире. Они оставили расшитое льняное полотенце. Председатель приютил их в колхозе. Галя была бухгалтером в конторе, один из братьев был назначен заведующим избой-читальней, а второй работал в бригаде. Все трое пережили лихолетье и через год вернулись в родное село.

Мальчишки моего возраста все лето работали погонышами на лошади, запряженной в конный однорядный культиватор. По той нашей бедности мы не только не имели седел, но и попоны, чтобы постелить на спину лошади, поэтому несколько первых дней натирали себе ягодицы до крови. Привычное занятие для казачат, езда на лошади, превращалось в утомительный труд в летнюю жару на солнце. Однако нам полагался «приварок» и двести граммов хлеба (взрослым по 300 граммов). Кроме того, каждому из нас начислялось по полтрудодня. Считалось за признак хорошего тона сохранить краюху хлеба и принести домой бабушке, которая болела малярией. Только в редкие выходные или праздники мы могли покупаться в жару в речке. В сильно жаркие дни бригадиры тоже иногда отпускали после обеда всех к речке на купание. Бежали все бегом, на ходу снимая одежду. Мы, мальчишки, скакали каждый на своей лошади, так как и кони трудно переносили зной и стремились, как и люди, в воду. Читатель поверит мне на слово, что купальных костюмов в то время не было и в помине ни у мужчин, ни у женщин. Никто даже не знал, что существуют трусы или трико. Купались в реке и в бане, как ныне это делают нудисты. Люди моего поколения, просматривая ныне эротические сцены на экране телевизора, возмущаются. Но стоит мне напомнить те времена, и многие соглашаются с тем, что и у нас «это» было, но вынужденно, так как негде было купить, да и не за что.

Именно в этом году я закончил четвертый класс под началом заведующего нашей начальной школой Петренко Петра Артемовича. Во втором и третьем классах наш класс вела София Сидоровна, мало примечательная учительница, которая понимала, что все мы последуем примеру наших отцов, которым образование как бы ни к чему. Иначе к  этому отнесся Петр Артемович Петренко. Понимая, как низок уровень нашей подготовленности, он много сделал, чтобы в выпускном классе начальной школы нас «поднатаскать» в пятый класс. Но все его потуги оказались тщетными. Из двенадцати выпущенных из четвертого класса только один я настоял на продолжении учебы в пятом классе в станице. Все остальные начали работать дома и в колхозе, а одноклассница Ирина Щербакова уже через год вышла замуж. Таков был возрастной диапазон учащихся в те годы. С четвертого класса через год в невесты...