Дома мать обрадовалась прибавке к отцовскому окладу, а у него самого помутнели очи, когда он узнал о такой несправедливости в расценках заработной платы, но ничего не сказал, а только спросил: «А справишься ли, сын?» Я ответил, что директор обещал научить. Я исполнял все просьбы директора и завуча, даже сводное расписание переписывал, завел личные послужные дела на учителей, закупал краску для ремонта, топливо. Здесь, в школе, уже существовала первичная комсомольская организация, и меня приняли в ее ряды. Это было непременным атрибутом молодежи тех дней. Работать мне было легко. Директор поручал возглавлять многие спортивные и оборонные секции, в частности по стрельбе из малокалиберной винтовки, для выполнения норм на значки «Юного Ворошиловского стрелка», «Готов к труду и обороне» (ГТО), «Готов к противовоздушной обороне» (ПВО) и «Готов к санитарной обороне» (ГСО). Конечно, все нормативы были детскими, и почти все школьники были «значкистами». Спортивное общество района ставило рекорды по охвату школьников в свои секции, чего еще не было в то время в станице Исправной и в помине.

В праздничные майские дни школьные классы выводились под руководством преподавателей и классных руководителей на шествия по главной улице. Демонстранты несли знамена, находясь при спортивных знаках отличия, и непременно исполняли в строю песни. С русским языком у учащихся было не совсем благополучно, поэтому самая популярная в то время песня звучала примерно так: «На наша (шей) граница (це) стоит пулимот (пулемет), на ном (нем) управляет советский народ...» — потом припев без слов: «Гайда — да — райда...» Да, так тогда было, хотя в десяти километрах в моей родной станице школьники в тот год еще не видели и этих значков. А зависело это от одного человека — спорт-организатора «Осоавиахима» района. Было тогда такое добровольное оборонное общество. Шли  по пыльным улицам босиком, радуясь весеннему солнцу и звону полного «банта» спортивных знаков, так как три последних подвешивались на цепочках» как гири от часов «ходики». Преподавателями в то время в национальных школах были преимущественно мужчины, так как только начинался процесс раскрепощения девушек-горянок мусульманского вероисповедания. Возглавляли начальные классы учителя из бывших красноармейцев. Когда-то они окончили по два-три класса, потом работали, были призваны в армию, а вернувшись домой, были назначены учителями начальных классов, хотя бы потому, что были в военной форме и не только видели, но и даже ездили в поездах. Их брали на работу в районные учреждения, избирали председателями колхозов и бригадирами. Таков был почет и уважение бывшим служивым не только среди мелких горских национальностей, но и в русских селах и станицах, нередкими были случаи, когда учитель имел два класса образования, а вел третий или четвертый класс.

Бедность была во всем, особенно сильно проявлялась в одежде и обуви, в том числе и учителей. В магазинах товаров просто не было. Когда привозили одежду или ткани, то у магазинов бывали давки даже со смертельным исходом, так как понятия об очередях в те годы в селах и аулах не существовало. Ситец можно было приобрести только за сданные заготовителю яйца. Костюм мне купили только потому, что он был многим не по карману. Видимо, по этой причине красноармейская форма, в которой уходили со службы военные, считалась предметом вожделенной мечты каждого молодого человека, особенно учителей. Но не вечной была хлопчатобумажная ткань цвета «хаки». Гимнастерки и брюки чинились по много раз. Особенно престижным было иметь армейскую фуражку со звездочкой на околыше. Обычной летней одеждой учителя начальных классов в те годы была мужская в полоску сорочка с галстуком, но не в брюки, а навыпуск и непременно с поясом, желательно армейским, в крайнем случае, его можно было заменить кавказским наборным ремешком или, на худой конец, веревочным с кистями. Брюки должны были быть непременно галифе, хотя сапог ни у кого не было. Да и обычных ботинок не было. Жены сами шили из войлока старой бурки домашние «шлепанцы», как  мы теперь понимаем, а тогда это была обычная обувь в сухую погоду. В грязь она, конечно, была непригодна, приходилось надевать любую старую кожаную обувь, чтобы добраться до школы и обратно.

С фотографией в те годы было плохо. Делали карточки только для паспортов. Снимки школьных классов ни по окончании, ни перед началом учебного года не делали. «Мода» на фотографию была отменена в период голодных лет, да так и не восстановилась. Первой фотографией в моей жизни оказался групповой снимок в 1932 году всех ребят хутора, куда попали первый председатель, отец наш, как кладовщик колхозного склада, и наши две наставницы. Несмотря на жаркое лето, все мы в шапках-кубанках. Впереди сидящие дети на земле не скрывают своих грязных пяток босых ног. Потом получился разрыв до самого 1937 года, когда наша семья сфотографировалась после окончания мной седьмого класса. Очень жалко, что теперь невозможно найти этот снимок с учителем в описанном наряде в центре.

После выпуска седьмых классов начались летние каникулы, многие учителя и директор уехали на летние сессии в заочных педагогических институтах. В эти дни меня вызвали в районный отдел народного образования (РОНО), где мне было предложено отправиться на трехмесячные курсы библиотекарей в город Ессентуки на Кавминводах. Конечно же, я с удовольствием согласился! Там уже два года функционировал библиотечный техникум, но выпусков еще не было, а библиотеки нуждались в специалистах. Я поехал с охотой, так как в школу начали поступать детские книги.

В техникуме начались летние каникулы, а в здании и общежитиях проходил ремонт всех помещений. Слушателей наших курсов поместили в Доме колхозника. Эго было не такое уж плохое место проживания на три месяца. Нас, семь парней, поместили в одну комнату, а 23 девицам и дамам был отведен отдельный зал. Нам выплачивали стипендию в 100 рублей. На эту сумму мы питались в основном с рынка, покупая хлеб, селедку с помидорами, иногда брали ливерную колбасу, а вместо чая запивали обеды,  завтраки и ужины нарзаном, которого было в этом городе бесплатно «от пуза».

Занятия с нами вели преподаватели и сама завуч техникума, которая курировала наши курсы. Изучали мы только самое необходимое: библиотечное дело, работу с читателями на абонементе, классификацию литературы по разрядам и русскую литературу. Эта наука давалась мне чрезвычайно легко. Скоро я знал деление книг на десять отделов, каждый отдел делился на подотделы и т. д. Все это я запомнил твердо и быстро. Курсовые занятия проходили в читальном зале городской библиотеки. Ежедневно было по шесть часов занятий, на которых все воспринимали «на слух». В перерывы мы выходили на главную улицу, именовавшуюся тогда Интернациональной. Через улицу была изгородь курортного парка. Мы покупали один билет на месяц за один рубль и проходили в паре поочередно, передавая билет тут же другому через металлическую изгородь. На мое великое счастье, именно в эти месяцы вышли два номера журнала «Роман-газета», в которых публиковалась четвертая книга «Тихого Дона» М. А. Шолохова. Я успел дважды прочитать этот заключительный том и вместе с героями романа постоянно был под впечатлением пережитого и узнанного о Первой мировой и Гражданской войнах.

После третьего часа занятий у нас бывал пятнадцатиминутный перерыв. Наша стипендия позволяла угощаться мороженым. Это лакомство в те годы не продавалось в расфасованном виде. Хранили его в бидонах, которые стояли в еще большей емкости. Пустота заполнялась битым льдом, который заготавливали с зимы и сохраняли в ледниках. У продавщицы была круглая формочка с выталкивателем в донышке. Первоначально на донышко вкладывался кружочек вафли, ложкой в форму накладывалось мороженое, накрывалось снова вафлей, и стержнем в рукоятке выталкивалась порция мороженого. Стоимость его была в зависимости от сортности от 15 до 40 копеек.