Условия, в которых проходила учеба, были плохими: у наружных стен с окнами стояли сколоченные из горбылей вместо досок артельные столы на козлах и такие же скамьи, на которых мы в тесноте наносили обстановку на картах, оформляли графические решения и писали донесения и приказы. Признано было за удачу, когда нашли картон и покрыли им столешницы из необструганных горбылей. Лекций на курсе было крайне мало, преподаватели  слабо владели методикой преподавания, однако время не проходило даром и мы осваивали необходимые знания. От артиллеристов мы узнали основные требования к артиллерийской подготовке и артиллерийскому сопровождению пехоты и танков на всю глубину прорыва, а эти новшества широко применялись в боевой практике начиная с лета 1943 года.

Не знаю, за счет каких предметов обучения, но в наших двух штабных группах увеличили количество часов по полевой службе штабов. Такое наставление наконец появилось на свет божий, и мы изучали его положения как будущие штабные операторы. Были занятия по инженерному делу и по противохимической защите. Ну и, как везде, зубрили азы Истории большевистской партии. Это был неотъемлемый атрибут, возможно, даже и в духовных семинариях. Вечером, когда бывала подача электроэнергии, проводилась непременная самоподготовка три или четыре часа. Если света не было, то мы делились своими фронтовыми воспоминаниями, рассказывали интересные эпизоды. Наиболее поучительные из них я помню до сей поры, хотя в то время делиться ими было весьма опасно.

Майор Самороков, например, рассказал о том, как он окончил в 1937 году военное училище и сразу был назначен на роту, через полгода стал ПНШ-1, а к освободительному походу в Западную Украину стал уже начальником штаба полка, только что пожалованный званием старшего лейтенанта. Полком командовал капитан, чуть старше его по возрасту. При выходе на демаркационную линию командование дивизии разрешило командиру полка с начальником штаба вступить в контакты с противостоящим немецким командованием для уточнения спорных участков, хотя таковых на их участке не было, так как рубеж проходил по руслу реки. Вот как об этом рассказал майор Самороков: «Прибыли мы верхом, переехав реку по мосту. Немецкий лейтенант сопроводил нас прямо к командиру полка, занимавшему отдельный домик. Мы представились немецкому полковнику, у которого даже начальник штаба был майор. Полковник пригласил нас за стол, на котором пыхтел русский самовар, были бутерброды, шнапс и сигареты. Разлив в рюмки выпивку, хозяин произнес тост за Красную Армию и за ее таких молодых командиров. Ведь у  них в таких чинах только ротой командуют. Мы поняли его намек и убыли в глубоком размышлении.

Второй рассказ был из услышанного им от одного старика о случае, который произошел в первые дни войны в приграничных боях. (Дед рассказывал об этом уже после освобождения их села.) На западе гремела канонада, отходили через село беженцы, раненые, обозники, а потом и пехотинцы. На закате появилась в парной упряжке 45-мм противотанковая пушка с пятью человеками расчета. Они были уставшими и поставили свое орудие на обочине за кустом, надеясь провести ночь в этом селе. Примерно через час затрещал немецкий мотоциклист с пулеметом. Для острастки он выпустил с десяток патронов по окраине, а артиллеристы со ста метров открыли по нему огонь из ручного пулемета и убили обоих разведчиков. Через полчаса показался бронетранспортер. Артиллеристы первым же выстрелом подбили его, а вторым подожгли. Пехота выскочила из горящей машины и под прикрытием пулеметного огня пошла в атаку. Бой разгорелся жаркий и закончился с наступлением темноты. Немцы ворвались в село. Трое наших были убиты , а двоих раненых немцы добили сгоряча, так как своих потеряли гораздо больше. Ночь прошла тревожно, хотя колхозные плотники по приказу немцев всю ночь строгали доски и сколачивали гробы. К утру собрали все взрослое население села на площадь у кладбища, где за ночь были вырыты две братские могилы и стояли гробы с убитыми немцами и нашими артиллеристами. Вступившая воинская часть была построена с оружием. Выступил полковник и обратился к своим воинам с такой речью: «Солдаты фюрера, мы прощаемся с нашими однополчанами, павшими в открытом бою с горсткой русских воинов. Если вы впредь будете так же сражаться, как эти пять русских храбрецов во главе с сержантом, то немецкая армия завоюет весь мир. По этой причине я приказал похоронить  их с таким же почетом, как и наших воинов». Под залпы траурного салюта гробы были преданы земле.

Ни в первом, ни во втором случаях ни один из нас не прокомментировал пересказанное майором... Я не думаю, что майор был провокатором, придумав заранее такой увлекательный сюжет, но наше поколение было так запугано, что все воздержались от комментариев. Во всяком случае я не рассказывал о том, как ПНШ-5 нашего полка пел опереточные арии под немецкий аккомпанемент, как пела Дуся немецкие песенки под их губную гармонику, как пленные немцы сами напросились нести батальонные минометы, чтобы согреться от утренних заморозков. Я думаю, что у каждого пехотинца-ветерана найдется непременно фронтовой эпизод, подобный вышеприведенным.

Моя кровать стояла рядом с кроватями двух капитанов. Выше меня на втором ярусе спал Павел Назаров, слева капитан Салоп, прибывший с должности начальника штаба полка. Он был ленинградец. Учеба его интересовала мало, хотя он всегда аргументированно давал ответы. Воевал он с начала войны и предпринимал меры, чтобы уйти с армейской службы вообще, так как по профессии был геолог. На самоподготовке он чаще просматривал книги по геологии, чем боевые уставы, чем вызывал шутки и колкие реплики. Однажды он разбирал в чемодане свои книги, и одна их них была под его фамилией. Я спросил: «Не родственник ли?» Он ответил: «Нет, Саша, это моя книга. Ведь я кандидат геологических наук и преподавал в институте. Вот почему я и езжу в Москву, чтобы добиться откомандирования в свой наркомат геологии, — сейчас такие специальности отзываются с фронта. Может, выгорит», — заключил он. К самому концу нашей учебы ему вдруг совсем неожиданно было присвоено звание «майор». Я удивился, почему так долго выписка его искала, но он ответил, что связи с полком упорно не поддерживал. Я никогда больше не встречал человека, который был бы так огорчен очередным званием, как он...

Кормили нас по норме курсантского пайка военных училищ. А это была, видимо, самая лучшая по калорийности пища, исключая, конечно, летчиков и подводников. Эта норма отпуска продуктов сохранилась до конца войны, хотя гречневая и рисовая крупы давно заменились перловкой,  но 40 г животного масла и белый хлеб 300 г в обед сохранялись. Первоначально в войну пайки в военных учебных заведениях для офицеров-слушателей были установлены по тыловой норме, на которой прожить можно было с большим трудом даже с офицерским денежным содержанием, которое в войну ничего не стоило. Офицеры-слушатели с ускоренных курсов академий и курсов усовершенствования начали совершать «дезертирство» обратно на фронт. И Сталин разрешил им тоже установить курсантскую продовольственную норму снабжения, но для постоянного состава ВУЗов тыловая норма сохранялась до конца войны. Правда, по курсантской норме не было положено табачное довольствие, от чего все курящие очень страдали.