7 апреля мы преодолели реку Серет и вступили в одноименный центр провинции Ботошань. Городок понравился чистотой улиц. Побывали мы в одном из оставленных жителями домов, и многие из нас впервые видели быт и удобства городской жизни, о которой мы не имели даже понятия в своей сельской местности. 9 апреля противник продолжает отходить в южном направлении за реку Молдова. 1-й и 2-й батальоны и штаб полка сосредоточились в Боссанче, 3-й — в Рус, Пларовар. Артиллерия и тылы подтянуты. Здесь мы провели пять суток. Я часто выезжаю с командиром полка на рекогносцировки местности. Он изучает мои навыки, присматривается ко всему, почти никогда не возражает. 16 апреля вброд преодолеваем реку Молдова и размещаем командный пункт в Орцешть. Румыны не стали строить оборону на реке и отошли в предгорья Карпат.
Именно эти полмесяца были неплохой школой для нового командира полка подполковника Бутько. Он узнавал особенности командиров батальонов, офицеров штаба, начальников служб, тыловых органов. Особенно его интересовали вопросы организации обороны, создания опорных пунктов и узлов противотанковой обороны и организации взаимодействия пехоты с артиллерией и минометами. Я сам не имел прочных знаний, но обладал фронтовым опытом управления и связи, чего пока еще не имел новый командир полка. Вполне понятно, что все это он не мог получить от нового начальника штаба. Кстати, Никифоров по-прежнему ничего решительно не предпринимал, чтобы быстрее войти в нужную колею. Скорее всего, он откладывал это на потом, но это не получилось. После моего отъезда на учебу он вскоре получил ранение и убыл в госпиталь.
С 22 апреля противник начал предпринимать частые контратаки по нашим батальонам в направлении Нямцу и Брустури-Рэзэшть. Наша оборона еще не имела траншей, система огня еще не была налажена, а тут одна за другой контратаки. Я все время теперь находился с командиром, перекладывая свою работу в штабе на Забугу. Командиры батальонов просили помощи огнем, а то и последний резерв — роту автоматчиков. Румыны не жалели ни снарядов, ни пулеметного огня, а главное — ночами бросались в контратаки и иногда теснила наших, хотя мы по прошлому опыту боев на Кавказе не считали их достойным противником.
Но это уже была их земля, да и с тыла их подпирали немцы, заставляя злее драться за свою землю. Несколько раз комбаты нагоняли на командира страх и растерянность, но когда я брал трубку, они докладывали мне истинную правду и меньше брали начальство «на пушку».
Однажды к вечеру разгорелась интенсивная пулеметная, автоматная и ружейная стрельба, из села начали выскакивать батальонные повозки. Мы с командиром полка сели на лошадей и вернули их обратно, а с наступлением темноты побывали во всех батальонах, и командир стал увереннее и спокойнее. Батальоны начали интенсивнее отрывать траншеи и укреплять оборону.
27 апреля я с утра находился на месте, когда командир появился в штабе. Начальника штаба в расположении штаба снова не было. Бутько приказал вызвать майора Никифорова и повел с ним нелицеприятный разговор о том, что распределение обязанностей в штабе произведено далеко не равномерно. Сказал о самоустранении от дел и самого начальника штаба. 28 апреля я застал командира полка за подписанием наградных представлений, в основном командиров подразделений, представленных комбатами. Он подписал мое боевое донесение без замечаний и тут же спросил, а почему нет представлений на офицеров штаба и начальников служб. Я сказал, что об этом лучше спросить самого начальника штаба. «Это верно, но все же как ты считаешь, кого на какой орден следует определить, так как ты практически с февраля возглавлял штаб и гораздо лучше знаешь всех, нежели майор Никифоров». Я немало удивился, так как еще вчера он устроил разнос нам, а сегодня требует представлять к награждению. Заметив мое недоумение, он ответил: «Я в день по несколько раз делаю замечания комбатам, а уже на всех подписал представления».
Я попросил отпустить меня с донесением и подумать, чтобы решить этот вопрос после завтрака. Он согласился. Подумав, я предложил Забугу, Гетманцева и Осипова в качестве первичной награды представить к ордену Отечественной войны 2-й степени, а ПНШ по тылу Антонова и ПНШ-4 Пистрака к ордену Красной Звезды. На всех этих бойцов он попросил написать представления мне, а на меня он напишет сам. Он предложил выбор из трех орденов: Красного Знамени, Александра Невского и Отечественной войны 1-й степени. Я дал согласие на последний, но он сказал, что представит на орден Красного Знамени. Тут же он показал подписанное им представление на звание «капитан». Я был весьма тронут таким вниманием с его стороны. И решил для себя впредь помогать ему во всем без всяких на то расчетов. Он нравился мне все больше и больше, как справедливый командир полка. Мне казалось, что я обретаю большую уверенность в своей правоте, хотя до самоуспокоения было далеко.
На следующую ночь я лег спать пораньше. Дежурил по штабу капитан Гетманцев. Примерно в полночь телефонистка приняла распоряжение от командира дивизии соединить его с командиром полка. Гетмацев тут же перехватил трубку и стал прослушивать разговор, затем попросил поднять меня и передал трубку для подслушивания. В практике это имело место почти во всех штабах низших звеньев, чтобы быть в курсе дела полученных и отданных полку приказаний и записать их в журнал. Начало я не захватил, но речь шла о посылке меня на курсы усовершенствования в глубокий тыл. Бутько упорно предлагал любую другую кандидатуру, только чтобы оставить меня в полку, но генерал-майор Тимошков доказывал, что это решение сверху с указанием именно моей кандидатуры в «красной» бумаге, то есть шифровке. Я подумал: кто там наверху меня знает? Это чистой воды выдумка, но решил непременно ехать, хотя и знал, что Бутько будет меня отговаривать.
Гетманцев понял суть разговора и настаивал, чтобы я не отказывался. Он так и сказал: «Довольно испытывать судьбу: с 1941 года в пехоте и разведке. Пора тебе сделать передышку. Да и учеба пойдет не во вред, пока молод, соглашайся на курсы!» Утром я, как всегда, у командира с донесением на подпись. Расписавшись в положенном месте, он без обиняков перешел к разговору в примерно таком убаюкивающем тоне: когда-то он сам окончил нормальный курс военного училища, прошел все ступени роста, а как попал на фронт, так сразу же обнаружились все промахи былой самоуверенности. Теперь вот учится самому первостепенному прямо на поле боя. Я упорно молчу, не подавая вида, что догадываюсь о сути этого разговора.
Наконец он произносит: «Ночью звонил командир дивизии и сообщил о том, что в штабе армии у тебя нашелся «благодетель-покровитель», который рекомендовал тебя на курсы «Выстрел» (Высшие стрелково-тактические курсы пехоты). Я их до войны заканчивал, но они ничего нового мне не дали. Советую и тебе пока не соглашаться. Обещаю, что с получением «капитана» сразу представлю на утверждение в должности начальника штаба полка. Будем работать вместе, ты отвечаешь всем требованиям этой должности, тебя уважают сослуживцы, дело знаешь, а Никифоров совсем не на месте. Подумай до обеда и реши. Ты видишь, я не скупой ни на награды, ни на чины». В последнее я охотно поверил, так как на комбатов он подписывал представление на третью награду, имея сам только одну «звездочку». Этот поступок был весьма редким и неординарным в командирской практике наградного дела. Я обещал хорошо подумать.
Но приехал сам комдив. Командир полка приказал мне построить офицеров штаба и начальников служб. Я построил и назвал свою должность и фамилию. Комдив тут же поздравил меня с отбытием на учебу. Я ответил по уставу русской армии: «Рад стараться и охота есть служить» вместо уставного: «Служу Советскому Союзу» или «Есть», или, позднее: «Слушаюсь». Генерал улыбнулся и сказал: «Хорошо изучаешь военную историю. Молодец! А любая учеба не повредит военной карьере». После такого напутствия командиру полка ничего не оставалось, как согласиться, и он пожелал мне всяческих успехов. Я мигом стал собираться в дальнюю дорогу, припасая толстые тетради, цветные карандаши, трофейные авторучки. Сдал табельное оружие, но припрятал трофейный «Вальтер» с магазином патронов. Взял с собой плащ-палатку, бушлат, в котором перезимовал. Пожалел, что не знал об этой оказии и не сохранил ничего из нарядов того мешка, что высыпал Аким, так как мог бы переслать платья сестрам, которые стали невестами и ходили на родной Кубани в обносках.
