Геймар махнул возчикам рукой — идите, мол, а, откашлявшись, и сам занялся подноской стрел…

…Индур оказался единственным зрителем, с удобного для наблюдения места смотревшим все перипетии событий битвы за Хафелар. Он видел дальше всех. Он видел больше всех. Он видел с самого начала — с поскользнувшегося солдата, ставшего невольной причиной жестокой рубки перед заграждением из пик.

Он видел, как трижды сбивали с ног Клонмела, и как тяжело поднимался сержант после каждого такого удара. Поднимался и упрямо занимал своё место подле короля.

Он видел, как был сбит грудью лошади и сам король, и как было зарублена стражами лошадь вместе со всадником, и стражи подняли и перенесли тяжёлую тушу в сторону, высвобождая короля. Хрустальная Корона, по прежнему, сияла на голове Василия, но даже отсюда, с башни, было видно, что волосы короля слиплись от крови.

Индур видел удар копытами, отбросивший Эрина, и гибель лошади, этот удар нанёсшей. Генерал, поднявшись, сначала отсёк лошади досадившую ему ногу, а затем — проломил череп. Что стало со всадником, Индур не разглядел — Эрина закрыл корпус другой лошади. Но вряд ли тот всадник спасся от рассерженного генерала.

Он видел, как гибли, один за другим, гномы и стражи, и знал, что потери очень велики. Стражей вокруг короля оставалась едва половина, а гномы потеряли примерно треть своего состава.

У Индура, кроме сестры — в далёком сейчас Раттанаре, не оставалось близких людей — только приютившие его дворцовые стражи. На каждую потерю среди защитников короля болью отзывалось детское сердечко. Индур плакал от этой боли, не замечая слёз, и неотрывно смотрел, смотрел, смотрел…

Он был единственным, кто увидел замелькавшие в разрывах между конными лысые черепа — наместник решился, всё же, и отправил табун в атаку.

Едва разглядев новую опасность, грозящую королю и стражам, мальчик ухватился за барабанные палочки.

— Там-там, там, там-там, там, там-там, — выстукивал он сигнал общего наступления: «Впе-рёд! На вра-га! На вра-га!»

Сигнал подхватили все барабанщики королевской армии, и лопнула натянутая до предела струна ожидания. Королевская армия пошла в атаку.

И было солдатам невдомёк, что сигнал к общему наступлению самовольно дал перепуганный за судьбу близких ему людей восьмилетний ребёнок по имени Индур, забавный рядовой дворцовой стражи…

Тусона барабанный бой застал, как говорится, на горячем. Командор попался на грубом нарушении дисциплины: пребывал вне оговоренного на военном совете места. Глупейшая ситуация: чуть ни с пеной у рта доказывал королю крайнюю необходимость находиться лично среди тех, кому принимать удар врага, а в нужный момент оказался в тылу своих рот, праздно беседующим с Ларнаком. То, что на положенном месте — на командной башне — всё ещё нет короля, ни в коей мере не могло служить оправданием самому командору. И ничего уже не исправишь: роты, ведомые своими командирами, двинулись вперёд, охватывая армию наместника с фланга. План Василия по поимке Безликого начал осуществляться без участия что короля, что командора.

Оно, конечно, хорошо, что командиры рот чётко понимали и главную цель битвы, и свою задачу, к этой цели ведущую: король немало времени потратил на разъяснение каждому — каждому! — командиру, как тому следует действовать. Вот, ротные и исполняли свой манёвр — согласно указаниям Василия. И что теперь командору делать? Догонять солдат, делая вид, что поторапливает отставших? А как сшибутся с врагом — проталкиваться через своих, чтобы до пустоголовых добраться и мечом успеть помахать?

В общем, все при деле. Даже Ларнак, прервав беседу, уже орал дурным голосом:

— По-о-о ко-о-оням! — в смысле, что и ему в атаку пора.

Один только Тусон оказался кем-то вроде цветка в проруби — и красивый, и пользы никакой. Попасть опять в пехоту — времени нет. Присоединиться к коннице — признать, значит, главенство над собой Ларнака. И смех, и грех — командор идёт в бой рядовым бойцом под командой лейтенанта. А, и выбора особого нет. Виноват — расхлёбывай. Хочешь в бой — иди, как есть.

— Коня мне! — крикнул Тусон коноводу. — Коня! Живее!

Коновод не успел — конь подсуетился сам, и, сидя уже в седле, командор сообразил две вещи. Во-первых, конь был не его. Под командором перебирал ногами в галопе королевский дымчатый жеребец Гром. А, во-вторых, Гром нёсся туда, где упорно сражались гномы. Туда, где затерялся в вихре боя Седобородый. Туда, где уже вступила в сражение рота Матушки — ближайшая к гномам рота Священных отрядов.

Гром выбрал не только седока, что позволяло ему принять участие в битве, но и дорогу к бою он тоже выбрал сам. Ни поводья, ни шпоры Тусона не оказывали ни малейшего влияния на поведение жеребца. Конь Гром мчался на помощь хозяину, и человек Тусон смирился с этим. Да, и какая разница, где сражаться, раз уж так опростоволосился? А, командор?

Трактирщики — люди, как правило, наблюдательные. Каждый день они исследуют своих клиентов в разных- по количеству выпитого — настроениях и ипостасях. Трактирщики сообразительны и мудры. Пусть не все, но — многие. Навыки с первого взгляда определить опасность посетителя и не дать ей, этой опасности, проявиться, грозя кому-нибудь увечьем, а трактиру — ущербом, трактирщикам присущи по роду деятельности. Потому Ларнак замечал многое и мог из увиденного сделать правильные выводы. И решения умел принимать быстрые.

Заметив краешком глаза скачущего на позицию гномов Тусона, Ларнак, прежде, чем дать конникам команду к движению, подозвал Довера:

— Сержант, со своей ротой следуйте за командором. Мне тоже за короля тревожно, но план битвы я менять не имею права. Найдите Его Величество и пособите, чем можете. А мы и без вас справимся, сэр Довер. И удачи, мой мальчик — возле короля сейчас самая рубка идёт…

Рота Разящего всё ещё выделялась малым количеством солдат — всего две сотни. Но, зато, у каждого имелся конь, сначала — с лёгкой руки генерала Эрина, затем — и стараниями Тусона, который продолжал пополнять её не спеша, с учётом молодости и малой опытности командира. За исключением двух десятков бойцов, следивших за передвижениями пустоголовых из шалашей на верхушках деревьев, рота Разящего должна была сражаться в составе конной группы Ларнака. Теперь же, по приказу бывшего трактирщика, разящие направились за Тусоном.

Так Тусон, по собственной безалаберности, воле Грома и приказу Ларнака, стал командиром почти двух сотен всадников, приобрёл цель в этой битве — отыскать короля, и вступил в бой чуть ли не в самой горячей точке — о чём и мечтать не мог, когда изнывал в ожидании. Нет, роты, конечно, тоже подчинялись ему, но там и без его вмешательства всё шло должным образом. А маленькая боевая задачка для одного отдельно взятого командора и бойцов из роты Разящего явилась Тусону, мечтающему о золотых шпорах рыцаря, истинным подарком богов.

Подарок этот, правда, сразу создал проблему — атака конницей в центре королём не планировалась. То есть, ни солдаты рот, ни гномы не ожидали увидеть свою конницу и запросто могли принять роту Разящего за противника. И со всеми вытекающими из сего факта последствиями — порубать роту, например, на капусту — вместо конницы наместника. Кто в горячке боя станет приглядываться к деталям обмундирования или выспрашивать: «свой», «чужой»? Ни сигналов, ни знаков никаких на подобный случай придумано не было. Сюрприз — он для всех сюрприз, без исключения. К тому же, у пехоты глаз на спине не предусмотрено, а надо как-то дать знать, чтобы расступились, пропуская конницу. Гром же останавливаться не собирался. Он даже бега не замедлял. А всадники роты во всём следовали примеру командора.

«Потопчем же! — рассуждал Тусон, глядя на приближающиеся спины роты Матушки. — Обязательно потопчем! Что же крикнуть, чтобы предупредить? И чтобы — поняли?»

И тут командора осенило! А король Василий окончательно утратил монополию на крик радости в бою.