По причине своей занятости — неистово махал мечом — король оставил обе попытки Капы завести разговор без должного к ней внимания. Капа отнеслась к молчанию Его Величества с пониманием и не обиделась. Да, и то — очередь на индивидуальный приём к Седобородому выстроилась преизрядная: лучники, стражи и гномы замучились отделять достойных от прочей шушеры, укладывая шушеру в нагромождение убитых ранее. Достойных же, вернее — удостоенных — король отправлял туда же собственной монаршей рукой, увеличивая невосполнимый урон среди солдат наместника.

Сражение гномов против конницы обязательно займёт место среди самых героических деяний соргонских жителей. Может быть, в чистом поле, где всадники имели возможность маневра и место для разгона, гномов не спасли бы даже их страшные топоры. Хотя, и это вилами по воде писано. В смысле, нет пока ещё подобных фактов. А история оперирует только фактами, которые нынче выглядели так: гномы сражались с конницей на равных, а то — и с некоторым преимуществом. Трудно сказать, сумели бы бойцы Эрина, дай им волю, изрубить в капусту всю конницу наместника, но усилия к этому они приложили немалые, и использовали все благоприятные возможности, дарованные то ли богами, то ли прозорливостью короля.

Во-первых, нельзя не учитывать энтузиазм гномьего племени, сложенный с врождённым его же азартом. Прибавить к этим двум составляющим болезненное самолюбие, без которого гном — не гном. Затем приложить гордость, с которой гномы числили себя лучшими бойцами Соргона. Приправить изрядной долей ненависти к Маскам: в сожжённой вместе с Аквиннаром гномьей общине у многих имелись родственники. Вот такие чувства, в основном, определяли настроение, с каким гномы встретили врага. А ещё присутствовала благодарность королю — за предоставление равных прав с людьми. И, обязательно, жертвенность — потому что король сражался рядом с ними, и каждый гном не жалел своей жизни для безопасности Василия.

Стражи из Королевской сотни ни в чём не уступали гномам, но характер сражения определяли именно гномы: и численностью, и лучшим вооружением, и, как это ни странно, более низким ростом. Да-да, и этот факт имел весьма существенное влияние на характер боя. Его вполне можно считать, как «во-вторых». Низкий рост гномов вынуждал всадников наносить непривычные, плохо отработанные удары, от чего они получались неуклюжими и мало результативными.

Чтобы дотянуться мечом до гнома, нужно больше свеситься из седла — то есть, попасть в положение, для собственной защиты очень неудачное. Тут и равновесие нарушено, и надёжной опоры ног в стременах нет, и времени — вернуться к привычной посадке в седле — надо затратить больше. Это, если по одному гному попал, и другого вблизи не нашлось. А если промахнулся или тот не сам оказался рядом, снова нащупать седло мозолями филейной части уже не удастся. Один только ожидает несчастливца путь: дальше вниз, под копыта собственного коня, и необязательно в целом виде — гномий топор не столько ранит, сколько разделяет на части. Рука, голова, полтуловища…

Например, сэр Эрин трудился спорее мясника на бойне. За всадником тянуться? Куда-то вверх смотреть? Как бы не так! Удар топором по коню, редко — второй, и всадник сближался с генералом, потому что валился конь. Сближался и — замирал, отмеченный топором, в груде нарубленных князем останков. А забрызганный с ног до головы кровью, и конской, и людской, Эрин встречал следующего всадника… За ним — ещё… И ещё… и ещё…

Две другие благоприятные возможности — преграда из пик и меткая стрельба лучников — тоже немало способствовали численному сокращению конницы наместника. Потерь, конечно, избежать не удалось ни гномам, ни стражам, но, на фоне завалов из конских туш, они не так бросались в глаза. Во всяком случае, королевских солдат оставалось в живых достаточно, чтобы сдерживать натиск конницы. А это, собственно, означало — центр королевской армии выстоял, несмотря на неожиданность конной атаки.

Командор Тусон разочаровался… Командор Тусон огорчился… Командор Тусон очень обиделся, наконец… Неуважение, оказанное пустоголовыми ротам Священных отрядов, не могло не сказаться что на здоровье, что на судьбе наместника Хафелара. Согласитесь, что мастеру меча и герою Акульей бухты не пристало пасти задних, если даже мальчишки, вроде Довера и Тахата, запросто получают гербы и шпоры. Тот миг, когда конница изменила направление удара и атаковала центр вместо левого фланга, разрушив розовые мечты Тусона о славной драке и золотых шпорах рыцаря, тот миг стал переломной точкой в недолгой карьере хафеларского наместника по имени… Как его там? Впрочем, какая разница — легче ему всё равно не станет, попадись он в руки командора.

Тусон раз десять вынул и вложил в ножны меч, словно впервые перепоясанный новобранец, которому тяжесть оружия ещё неизвестна и потому — приятна до невозможности. Такая забава ничуть не развлекла командора, и он вышел перед строем своих солдат: посмотреть, достаточно ли у них воинственный вид — на случай, если наместник передумает и хоть немного войск пошлёт на Тусоновы роты.

«Нет, не передумает, — сделал печальный вывод командор после осмотра. — Слишком бравый вид у моих… Орлы! Один к одному — орлы!»

Полные надежды глаза Тусона отыскали, в который уже раз, командную башню короля… Почти пустую башню короля, поскольку малявка Индур занимал очень мало места на смотровой площадке. Можно сказать — совсем не занимал. А короля на башне всё не было. Значит, не было и команды.

«Когда же? Когда? — мысленно вопрошал Тусон у Индура, у короля вопрошал, застрявшего где-то в такой милой драке, вопрошал у Разящего, добравшись в назойливых приставаниях до соргонского небожителя. — Когда? Когда? Когда?»

Не получив ответа, Тусон протолкался через солдатский строй в тыл, к Ларнаку, чтобы то ли пожаловаться тому, то ли обсудить с ним глубокую свою обиду на несправедливое к мастеру меча отношение…

…Полковник Паджеро, подобно Тусону, изнывал в ожидании, но уже — на правом фланге королевских войск. На башню с Индуром граф не смотрел, уделяя внимание, в основном, носкам своих сапог. Избыток нервной энергии заставил Паджеро сначала переминаться с ноги на ногу, а потом — и вовсе скользить подошвой правого сапога: чуть вправо — назад, чуть вперёд — назад, в общем — туда-сюда.

Утрамбованный снег стал покрываться зеркальной корочкой льда, образуя такой же накатанный пятачок, какой стал причиной неприятностей на позиции гномов. Детская забава, однако, за которую Его Величество изволили вознамериться выпороть баловника. Интересно, знай Паджеро о намерениях короля, стоял бы на месте спокойно? Или — нет?

Изредка поглядывая в центр, на круговерть из всадников и гномов, Полковник задавал один и тот же вопрос кому-нибудь из стоящих рядом солдат:

— Ну, что? Есть сигнал?

Это тоже было проявлением нервной энергии, потому что сигнал с башни, если бы он был, следовало не смотреть, а слушать. Барабанный бой Индура, подхваченный барабанщиками всей королевской армии, не услышал бы только глухой. А Паджеро глухим не был.

Тем не менее, он спрашивал. И получал в ответ неизменное:

— Никак нет, господин полковник! Не видать ещё!

Не ожидавший иного ответа, полковник ощупывал рукоять меча и продолжал накатывать поверхность льда. Вперёд — назад, вправо — назад, вперёд — назад…

…Бальсар прятал свою тревогу за судьбу короля в неожиданно подвернувшейся работе: расход стрел у лучников превысил все предварительные расчёты, а подносить стрелы оказалось некому. Не предусмотрел такого события военный совет, и никому из командиров этакая сложность в голову не пришла.

Маг приспособил к делу всех, кому не идти по сигналу в бой: своих сапёров, лекарей, жриц Матушки и возчиков Геймара. Советник хотел возразить, но взгляд Бальсара обещал так мало хорошего, что слова возмущения застряли у барона внутри, вызвав глубокий, грудной, кашель.