Где-то далеко впереди галопировали наперегонки лысый табун и конница наместника, стремясь как можно скорее достичь последней Хрустальной Короны. Собирались в спешке, потому ушли от стены без припасов. Потерянный обоз лишил и лысых, и конников самого в стремительном марше необходимого — продуктов питания и фуража. Впрочем, при их скорости, пользы от обоза им сейчас не было никакой.

Даже один день, проведенный в дороге и на морозе, к тому же, без еды — пусть не горячей, но хоть какой-нибудь — может свалить с ног недостаточно крепкого бойца. Оттого лысые и конники на ходу хватали всё, что попадалось на их пути — из еды и кормов. Спешащая за ними пехота шла по опустошенной дороге, через разграбленные городки и сёла, где уже не найти и корки хлеба, и отставала, отставала, отставала… И не только из-за разницы в скорости. Пехотинцам приходилось сворачивать с дороги или останавливаться и ждать разосланные на поиски провизии группы фуражиров. Самые медлительные из этих групп уже несколько раз были атакованы разъездами Баронского полка, и азарт погони постепенно охватывал Брашера.

Ночью, на биваке, у костра собрались командиры. Перекусив солдатской кашей, смочив её, изрядно, вином, уставились дружно на Готама — с надеждой, с укором, ожидающе.

— Вы на мне глазами дырки протрёте, — деланно рассердился генерал. — У всех — порядок? Посты проверены? Лошади подков не растеряли? Перековали, каких надо? Люди накормлены? Отдыхают?

Вопросы Готам задавал без пауз, не позволяя отвечать на них. Доклады уже выслушал, ещё до ужина, и состояние своих войск знал прекрасно. Знал и чего от него ждут. Настроение не только у командиров — у каждого, пожалуй, солдата — оказалось сейчас одинаковым. Вот же он, враг, рукой подать, а боя всё нет и нет. Пехотинцы в досаде зубами скрежещут. Что же о конниках говорить, для которых это и не преследование даже — так, топтание на месте. Полковник Брашер улучил момент, когда Готам делал вдох, и сказал в костёр, весело пляшущему языку пламени:

— У меня в полку уставших нет. День проспали в сёдлах — от чего нам отдыхать? От безделья, разве…

Взвился баламут Пондо, хоть и не по чину встревать лейтенанту, когда говорят генерал и полковник:

— Сколько нам ещё на лошадиные задницы пялиться!? Не хотите быстрее двигаться, пустите нас вперёд. После нас хоть яблок не остаётся… А то по вашей милости моя пехота провоняла навозом, невозможно рядом стоять…

— Ха! Вот почему наместник драпает — только пятки сверкают! От запаха ваших солдат бежит, лейтенант! — Готам охотно переключился с безадресных вопросов на нарушителя дисциплины. — Что ж, мы вам тогда не нужны. С утра возвращаемся в Скиронар, а вы, Пондо, продолжайте погоню сами.

— Как это — «сами»? — не понял тот. — «Сами», это — как?

— «Сами» — это значит «один», — помог Готаму Брашер. — Пехоту мы, пожалуй, тоже заберём. Только сначала пусть вымоют сапоги…

— Что я сделаю один!? Шутите!? Вы шутите, господа! — сообразил лейтенант. — Я уж совсем, было, поверил…

— Правильно сделали, что поверили, лейтенант. Ваша задача намного усложнится с утра. Будете вылавливать по окрестностям остатки разбитой нами вражеской пехоты — это раз. Охранять обозы: и наш, и отбитый у врага — это второе. Третья ваша задача — обеспечить безопасность границ Скиронара. Чтобы ни один пустоголовый через стену не перебрался. Вам ясно, Пондо?

— А почему — я!? С одним-то пехотным полком! — лейтенант задумался на короткое время под любопытными взглядами остальных командиров — в поисках достойной отговорки от сложного, почти не выполнимого, задания. — Да и не разбита пехота пустоголовых! — нашёлся он. — Кто и когда её разбил?

— Мы её разобьём. К утру. Раз уставших нет, господа, извольте факелы готовить. Разведка вернётся часа через два — чтобы никаких заминок не было.

— Факелы!? Зачем — факелы? — не выдержал второй среди сидевших у костра лейтенант, Кайкос. — Вот-вот луна поднимется… Неужто врага без факела не разглядим?

Готам сердито насупился:

— Что это происходит, господа? Младшие по чину, мало, что без разрешения рот открывают, так ещё и спорят с начальством. Вас, лейтенанты, надо было с рядовых начинать учить — никакого понятия о дисциплине. Нет, присваивать звания не служившим в армии я больше не буду… В общем так: атакуем в конном строю с факелами и громким криком… Лучше что-нибудь не сложное, что можно орать от души и долго.

— А чем плох клич Его Величества? — спросил заметно повеселевший Брашер. — «Ура!» вполне годится для этой цели. Вы, ведь, хотите противника напугать, господин генерал. Я угадал?

— А говорите, что таланта полководческого не имеете, полковник. Приятно с вами дело иметь — сразу понимаете всё, что нужно. Кому не ясно ещё, господа?

— Мы же предупредим о нападении факелами и криком, — то ли спросил, то ли удостоверил факт капитан Даман. — Они будут готовы к отпору…

— Если мы ворвёмся в лагерь противника неожиданно, и они проснутся от шума битвы, и станут выскакивать из палаток среди наших конников, тут им, хочешь, не хочешь, придётся драться, потому что бежать некуда. Я хочу их разбудить заранее, разбудить и напугать, чтобы не о драке думали, а о бегстве. Нам бегущих догонять — потерь меньше будет. Теперь ясно? Идите, готовьтесь, господа.

— А если не побегут, господин генерал? — настаивал Даман. — Если пустоголовые успеют к атаке построиться, то…

— Побегут, капитан, обязательно побегут, — Брашер снова опередил с ответом Готама. — Им теперь рассчитывать на помощь не приходится — табун и конница не ближе, чем в половине дня пути. Да и не вернётся наместник назад — ему Корону добыть очень хочется…

Так, по разъяснению Брашера, день, проведенный Готамом в сомнениях и страхах, превратился в тактическое выжидание с последующим разгромом трети вражеской армии. Малые потери и важная победа.

Готам и сам не заметил, как терзавшие его сомнения переросли в решение не только атаковать и разбить пехоту врага, но и преследовать с максимальной скоростью наместника, чтобы не опоздать к решающей битве. И тем не помешать королю отловить Безликого. Не стоило забывать о главной задаче Хафеларской кампании.

Замысел Готама воплотился без малейших осложнений.

Около пяти утра сон лагеря вражеской пехоты потревожил неистовый треск барабанов. Пока разбуженные солдаты соображали, что к чему, барабанный грохот сменился протяжным радостным криком «Ур-ра-а-а!», устрашающим рёвом Медведя на Малом Знамени Раттанара и топотом множества лошадиных копыт. Почти восемь тысяч лошадей неслись на палаточный городок, и как-то не очень хотелось оказаться у них на пути.

Кто в Соргоне не знал военного клича Седобородого? После битвы под Скироной королевское «Ура!» стало одной из его характеристик, неотъемлемой чертой характера. Идти в бой, на возможную смерть, с криком восторга, с криком радости, мог позволить себе только этот непонятный человек из другого мира, так неожиданно ставший раттанарским королём. «Ура!» и король Василий в умах соргонцев стали неразделимы. Удивительно, что в Соргоне, разорванном на части врагами, рассказы о неправильном короле, превратившем для себя сражение в праздник, свободно гуляли по всем городам и сёлам. Приукрашенные, искажённые, они передавались из уст в уста, что в землях, подвластных Короне, что в самых глухих местах далёкого Сарандара, придавленного пятой Разрушителя. И ни границы, ни линии раздела враждебных сейчас королевств, не могли воспрепятствовать этому.

Крик «Ура!» и рёв Медведя, сложенные вместе, говорили о том, что король Василий здесь, среди несущихся в атаку всадников. И раздуваемое встречным ветром пламя факелов, летящие от них искры и отблески огня на доспехах и шлемах конников могли без труда создать иллюзию Хрустальной Короны. Она виделась среди атакующих, то там, то там, и от неопределённого её положения становилось ещё страшней. И без того страшно было до невозможности — попробуй не испугаться короля, который сжигает целые армии и вешает родовитых дворян, словно никчемных разбойников.