Липового посоха настоятельницы отведать Тахату не довелось, но словесной взбучки он не миновал. Терпеливо выслушав жрицу, капрал согласился со всеми её доводами и пообещал женщин в дальнейшем и оградить, и обезопасить…

— Ещё бы — не оградить! Это беременных-то! Только попробуйте девочек снова под мечи сунуть — будете знать у меня! Так посохом отхожу мужей нерадивых, — и посох подвинут был под самый нос капралу, — что никакому Разрушителю и не снилось! Ступай! И береги их: таких жён даже одной на тысячу — не найдёшь!

Из дальнейших слов настоятельницы выяснилось, что Огаста и Сальва носят наследников — и рыцарю, и барону — и что король не будет разочарован: у Яктука родится двойня. Продолжение рода Яктукам и Лонтирам уже обеспечено, только доносить без помех и огорчений.

На построение санитарки вышли вместе с привезшей их полусотней, но это был для них последний раз — Илорин категорически даже думать им запретил о военной службе:

— Форму не я вам давал, и не мне лишать вас права носить эти платья. Но никаких больше походов, никаких сражений, никаких бедствий и трудностей. Пока мы стоим в Эрфуртаре, жить будете во дворце, и ни шагу за его пределы без охраны хоть стражей, хоть водяных…

Итак, на дворцовой площади выстроились стражи и водяные. Командовал парадом рыцарь Ахваз:

— Сэр Тахат, ваше место — возле меня! — сержант указал капралу, где именно: с левой стороны и чуть сзади. — Солдаты! Пусть вас не удивляет, что я сейчас распоряжаюсь здесь на плацу, а не стою с вами в одном ряду и не слушаю приказы командиров. Сегодня, сейчас, у меня есть право поступать именно так, а не иначе: я выполняю поручение князя Ордена рыцарей Соргона — сэра Эрина, а, значит, и поручение короля. Все вы знаете, что этот документ, — Ахваз поднял вверх свиток с зелёным шнуром, — имеет две подписи и скреплен двумя печатями: печатью Ордена и печатью Его Величества. Это — свидетельство рыцаря! Сегодня соргонских рыцарей станет на одного больше! Капитан Илорин!

— Я!

— Ко-о мне!

— Есть!

Специальное фрейлинское слово «Ой!», произнесенное в три голоса, сопроводило выход капитана в центр площади, к сэру Ахвазу. Перечисление подвигов, посвящение, вручение свидетельства, шпор и рыцарской цепи с гербом Илорина: уравновешенные весы, два скрещенных меча под ними и девиз — СОЛДАТ СПРАВЕДЛИВОСТИ — всё прошло, как нельзя, лучше. Завершение церемонии, правда, получилось не таким, как планировал Ахваз. Маард не дал распустить строй, выйдя на середину к уже трём соргонским рыцарям и протянул Илорину ещё один свиток с зелёными шнурами:

— Прошу вас, сэр рыцарь, огласить этот документ.

Теперь Эрфуртар, наконец, узнал о назначении вице-короля. Но на этом сюрпризы не закончились. Маард снова извлёк свиток с зелёным шнуром и его содержание зачитал уже сам.

Король произвёл на свет второго соргонского графа. Им стал всё тот же счастливчик Илорин, получивший титул графа Эрфуртского. Правда, в отличие от графа Бахарденского, пожалованные Илорину земли не составляли единой территории. Два баронства отданы ему были раттанарских, два — эрфуртарских. И фрейлинское «Ой!», всё теми же тремя голосами, раздалось раньше дружного солдатского «Хо-о-о!», что говорит только о быстроте женской реакции, и ни о чём — больше…

Обратный путь король проводил в беседах и размышлениях. Он то допытывался подробностей от Индура и Клонмела — как провёл время в Горе каждый из них, то добивался от Капы подробного доклада о её беседе с Материнским Камнем, то пытался анализировать случай со взорвавшейся шкатулкой. Один интересный момент заключался в вопросе: а почему она, шкатулка, сработала именно от его прикосновения? Каким образом Разрушитель умудрился отличить короля от прочих, бравших её в руки? Второй, не менее интересный момент, содержался в знании Камня: ведь это информация, вложенная Камнем в него и Капу, помогла избежать несчастья… Да, какого там несчастья — гибели!

Индур, рассказывая о своих гномьих впечатления, иногда забывал, что он — солдат, а захлёбываться словами и переходить на восторженные крики — вовсе недостойно бывалого воина. Тогда Клонмел многозначительно кашлял, и увлёкшийся рядовой королевской сотни тут же умолкал, проверяя реакцию короля на неуместные детские восторги. Король же вполне правдоподобно не замечал промашки юного солдата, и вскоре степенный разговор снова сопровождался эмоциональными детскими криками.

В отличие от короля, ничего, кроме длинных искрящихся коридоров и Материнского Камня, так и не увидевшего, Индур успел оббежать чуть ли не половину Железной Горы. Собственно, чему тут удивляться: в детстве день одновременно и летит, и еле движется, почти стоит на месте. Дел и проказ, которые занимают у ребёнка всего только один день, иному взрослому и за месяц не успеть. Это — доказательство медлительности детского времени. Но детство, само по себе, пролетает, как миг: глянешь в зеркало — пацан пацаном, на мгновение отвернулся — выросла борода, моргнул, а та уже — седая…

«— А голова, что в детстве была пустая, что к старости — только эхо прячется по углам… И пыль с паутиной заместо мозгов…»

«— А ты опять чужие мысли подслушиваешь, Капа? Совесть не мучает? Нет?»

«— Меня мучает вмешательство Камня. Я чувствую, что я теперь — не я!»

«— Привычки, вроде бы, твои остались: грубить королю и лезть в его мысли без спроса. А ещё орать горазда, будто режут тебя, Хрустальную. Да так, что означенный король еле жив от твоих криков остаётся… Так, что там с тобой не так? Чем Камень-то тебя достал?»

«— Сначала было всё ничего: он пытался со мной общаться… Ну, как Вам это объяснить, сир? Я слышала тень от его мыслей, что-то навроде вибрации… вкуса… или запаха… Не знаю, как сказать… Такое неуловимое, вроде намёка, но не словами, а будто сразу на все чувства действует: на те, которые я знаю, и плюс ещё много таких, о которых и не подозревала никогда… Вам-то, с толстокожестью Вашей, ни за что не почувствовать и не понять, что я имею в виду… А вот моя тонкая, можно сказать, эфирная, организация, воздушность моя и…»

«— На землю-то опустись, дорогая, а то улетишь ненароком, и меня из королей взашей наладят…»

«— Вам только смешки надо мной строить… А я серьёзно, я только объяснить не могу… Вы меня слушаете, сир?»

«— Я весь — внимание! Повествуй!»

«— Повествую… Так вот, когда он понял что мы с Вами никак не сообразим ни одного его слова, или как он там говорит, он и полез в мою голову…»

«— Может, мою?»

«— Хорошо, в — нашу. Но только в мозг — мой… Ну, не в мозг — в самую-самую мою сущность… В то, что и есть — Я! Знаете, как это неприятно, когда в тебе ковыряются, а ты ничего сделать не можешь. Беззащитный, как перед стоматологом: рот раскрыт, тебе больно, а цапнуть за руку его — никак: во рту железа полно, щипцы там, и всё такое, и не его рука пострадает, а полетят все оставшиеся после его работы зубы… Вот и не сдержалась я, сир, заорала… Вас бы на моё место, хотела бы я посмотреть…»

«— Спасибо, мне и на моём — во как хватило! — король провёл ребром ладони по своему кадыку, будто Капа могла видеть этот жест. Индур и Клонмел посмотрели на короля с недоумением: никто из них не сказал ничего подходящего к подобной реакции Седобородого. К тому же, король не проронил в их адрес ни слова, отстранённо глядя куда-то вбок. — Ты, Капа, совершенно не соизмеряешь свои игры с возможностями человеческого организма…»

«— Да, не играла я! Мне… Я… Испугалась я, сир, по настоящему испугалась. Этот гадкий Камень что-то переделал во мне, я — чувствую! Не те у меня ощущения, что были! Всё вокруг я вижу и слышу — не так, как раньше! Я — другая, сир! Я — совсем другая! Теперь я — Камневый шпион в голове короля! И от меня сие — не зависит…»

«— Ты с ним на связи? Передаёшь ему всё, что видишь?»

«— Не знаю, сир! Я!.. Ничего!.. Не знаю!.. Но он меня переделал! Точно — переделал! — Капа всхлипнула. — Я теперь — пустоголовая, сир… Всем я теперь — враг… И Вам, и себе, и Соргону… Раттанарская Корона — предательница и изменщица… Стыдоба и позор для всего соргонского хрусталя…»