Да только что тебе тогда были те птицы, когда вот уже и кумирня была перед тобой, вот и священные костры! И вот уже в их очищающий огонь вместе с рабами бросают и тех, кто еще давеча чернил тебя: «Подменыш! Пастушок!». А нынче смерть им, смерть! И ты так и кричал, как все:

— Смерть! Смерть!

И было по сему, их всех сожгли. Потом волхвы гадали по угольям и возгласили:

— Любо!

Значит, любо. И вынесли столы, и расставили их перед теремом. Был пир горой — день, ночь. Под утро вовсе потеряли разум и, похватавшись за мечи и поснимав кольчуги, как всегда, пошли рубиться — насмерть. Однако ты того уже не видел, потому что, когда еще только начало смеркаться, Хальдер сказал им всем:

— Ярл утомился, ярл хочет уйти. Я провожу его!

И он увел тебя, привел в опочивальню, помог раздеться, уложил, сел у тебя в головах, огладил тебе лоб… и начал так:

— Все хорошо, мой господин. Теперь ты настоящий ярл, а я при твоем стремени, я твой раб, и весь народ — твои рабы. Ты ж видел ведь…

А ты вдруг взял да и заплакал. Ты знал, что ярлы никогда не плачут, но плакал — громко и навзрыд. И Хальдер не ругал тебя, как это нередко бывало с ним прежде, а побледнел, прижал тебя к себе и жарко зашептал:

— Ярл! Ярл! Не верь ты им! Все это ложь! Ты — ярл, ты — Ольдемаров сын. Мы шли вдоль берега, увидели тебя, я первым подбежал, к тебе наклонился и сразу узнал, и схватил… И вот — ты жив. А где они, лжецы? От них теперь одни уголья! Кумиры приняли наш дар, кумирам любо, так чего же ты плачешь?!

Ты замолчал тогда, утер глаза, спросил:

— А меч?

— Который?

— Твой. Так где ты взял его?

— Я же говорил уже: а там и взял, возле тебя. Вот ты лежал, вот так, на самом берегу, а меч лежал в воде, возле тебя. Я взял его — он засверкал в моих руках. Я положил его — и он поблек. Другие его брали — не подняли.

— Как это?

— Так. Тяжелый, видно, был, вот оттого и не смогли они его поднять. Не по руке им был! А мне оказался как раз. И, значит, меч был для меня.

— Но ведь он был при мне! Возле меня лежал. Мой, значит, меч! Мой, а не твой!

— Твой, — Хальдер улыбнулся, — твой, конечно. И потому, чего бы ни случилось, он всегда будет при тебе. В моей руке! Я ограждал тебя и буду ограждать, пока я жив.

— А после?

— После будет после. Спи, ярл. Теперь ты настоящий ярл — воссел в седло, взял меч, накормил Хрт и Макью. А то, что твой нынешний меч кажется тебе коротким, так это же еще только отроческий меч. Потом, когда придет должное время, я дам тебе другой.

— Ты дашь?

— Я, да. А что?

— А я хочу взять сам!

— Сам! — Хальдер рассмеялся. — Сам! Вот и ответ на все твои вопросы. Сын смерда так бы не сказал, «сам» — это ярлово слово. А что бунтовщики вчера кричали, так ведь на то и бунт, чтобы лгать. А ярл на то и ярл, чтобы карать. И ты их покарал.

— Твоим мечом.

— Моим, но и твоим. Спи, ярл. И знай, что Хальдер, твой слуга, не лжет.

— Так поклянись!

Хальдер нахмурился. Долго молчал. Потом сказал:

— Я никогда не клянусь. Я просто сначала говорю, а потом делаю то, о чем говорил. И потом за то, как я это дело сделал, я готов отвечать головой. Если не веришь — вон твой меч. Бери его и руби мне голову, а я и не подумаю уворачиваться. Ну, чего не берешь?!

Ты ничего на это не ответил. Ты просто лег и отвернулся к стене. Потом сказал:

— Уйди, я спать хочу.

И он ушел. А ты не собирался спать, ты просто так лежал. Лежал — и все. Ты даже ни о чем не мог подумать — не получалось.

И вдруг на тебя навалился неодолимый, крепчайший сон. И в этом сне тебе представилось, что будто ты лежишь в углу какой-то грязной, тесной, душной хижины. Вот ты лежишь с закрытыми глазами и хочешь поскорее заснуть, но чей-то громкий разговор все время тебе мешает. И ты, не утерпев, встаешь, выходишь из-за печи и видишь — за столом сидят чужие. А твой отец — ты сразу это понял, что это твой отец — стоит возле двери. И ты, тогда сразу осмелев, ведь ты уверен, что отец не даст тебя в обиду, подходишь к этим двум чужим, очень необычно одетым людям…

А дальше происходит то, о чем ты так боишься вспоминать. Вот так ты впервые увидел этот страшный сон. Потом он донимал тебя почти еженощно. И ты быстро осунулся и уже почти ничего не ел, ни с кем и ни о чем не разговаривал. Сперва тебя водили к шептунам, потом тебя лечили знахарки. Потом вернулся из похода Хальдер, страшно разгневался, три дня задабривал кумиров — жег все и всех подряд, — но и это тебе тоже не помогло.

И вот тогда…

А наступила уже осень…

В тот день шел сильный дождь, злой порывистый ветер срывал с деревьев листья, и эти листья падали и падали. Вскоре все лужи во дворе были усыпаны желтыми листьями. Дождь бил их, мял, переворачивал. Хальдер, закрывшись у себя, весь день и сам никуда не выходил и других к себе не допускал. И ты тоже весь тот день просидел у себя и просмотрел в окно. Вот уже начало смеркаться. Ты сидел. Потом совсем уже стемнело. Тогда ты встал, на ощупь подошел к стене, лег на тюфяк, закрыл глаза. Ты весь дрожал — ведь ты же знал, что вот сейчас ты снова вдруг заснешь и снова увидишь ту же самую хижину, снова услышишь тот же самый разговор…

Как вдруг услышал:

— Ярл!

Ты поднял голову…

Ха! Ключница! Она стояла у двери, держала в руке плошку, в плошке горел огонь.

— Ярл, я к тебе, — тихо сказала ключница. — Позволишь?

— Да.

Ведь лучше ключница, чем сон!

Ключница осторожно, чтобы не потревожить тебя скрипом половиц, прошла к тебе и опустилась возле твоего изголовья. А плошку она опустила на пол. Огонь в той плошке был зеленоватый, дым от него был приторный, но сладкий. А ключница…

Как ее звали, ты не спрашивал — ни тогда, ни прежде, ни после. И в этом нет ничего удивительного. Ключница это и есть просто ключница, рабыня. Рабов всегда полон терем. Рабов приводят и уводят, их разве упомнишь? Да и зачем это? Рабы — этим все сказано. Поэтому ты строго посмотрел на нее, потом для пущей важности, как Хальдер, немного помолчал, и только потом уже строго спросил:

— Зачем пришла?

Она просто, с улыбкой ответила:

— Облегчить твою душу.

— Ха! — хмыкнул ты. — Кумиры, и те не облегчили!

— Так то ж кумиры, — снова улыбнулась ключница. — Кумиры — это свет, свет — это день, а ты, мой господин, снедаем ночью. Да! Мне все известно. На то ведь я и ключница. Ведь днем я сплю, а ночью выхожу. И вот я хожу, хожу по терему, зорко смотрю и внимательно слушаю, и проверяю все двери, все окна, и если где-то что-то не так, то я могу и отворить, и затворить, на то мне ключи и даны. Много ключей! И эти ключи, мой господин, не только от замков, но и от душ. Да-да! И чтобы ты знал, что это не пустая похвальба, я могу рассказать про ключ к твоей душе. Я смотрела в нее. И видела твой сон!

— Мой? — вздрогнул ты.

— Да, — закивала ключница. — Тот самый: про мальчика, у которого как будто бы убили отца, а самому тому мальчику один очень опасный человек порезал горло ножом. Был такой сон?

Ты не ответил — затаился. Да как она могла, подумал ты, узнать про этот сон?!

А ключница опять заговорила:

— Ну вот, теперь ты убедился, что от меня нет запоров, что мне все известно. А вот еще: я знала того мальчика! И знала и его отца. И знаю и сейчас. Потому что он ведь и поныне жив, его тогда никто не убивал, я временами вижу его сны. А мальчик мертв. Да-да! А было это так: Хальдер и вправду пришел в то самое селение, которое ты теперь каждую ночь видишь в своем страшном сне. И была при нем его дружина, одни белобровые, а я их языка не знаю, и потому мне их сны плохо понятны. Так вот, они пришли, пристали к берегу, сошли и стали располагаться на ночлег. В той хижине, которую выбрал себе для отдыха Хальдер, жил маленький мальчик, он был тебе тогдашнему ровесник. А еще он был на тебя так сильно похож, что просто не отличить! Когда Хальдер увидел его, он очень сильно удивился, долго расспрашивал хозяина, а после белобровые, Хальдер и Бьяр, о чем-то совещались, спорили, но уже на своем, на белобровом языке, и сильно спорили, даже ругались… А после приказали всех будить, сошлись к реке, хотя было еще совсем темно, сели на весла и поспешно отчалили.