Она ушла. Тогда я, не убирая пальцев с горла криворотого, наклонился над ним и спросил:

— Ты здесь действительно один?

— Здесь — да, — ответил он. — Мы разбрелись. Искали вас.

— А почему ты стрелял в женщину?

— Так было велено: сперва убить ее, потом уже тебя. Она, сказали мне, важней.

— От уллинских узнали?

— Да. Они вас предали!

— Ну, — усмехнулся я, — это мне хорошо известно. И многое другое тоже.

— Что?! — не поверил он.

— Да вот хотя бы то, что все мои люди убиты. Но мне бы еще хотелось знать, ведь это же мои соратники… — и тут я сжал его кадык, он захрипел… а я ослабил хватку и спросил: — Они достойно полегли?

— Вполне, — ответил криворотый. — Хотя все началось очень бесчестно: от вас вышел какой-то человек и вынул из-под бороды маленькую блестящую бутылочку, разрубил ее мечом — и из нее пошел не то что бы туман, но очень странный, сизый, едкий дым. Он разъедал глаза и от него нам было очень холодно, и наши руки не слушались нас, и наши стрелы уходили мимо, и бубны наши лопались, и, главное, нам стало очень страшно. Что это было, ярл?

— Это было Дыхание Винна. Винн — это такой бог в далекой северной стране. А дальше что?

— Они пошли на нас. Рубили нас. Их было очень мало, ярл, а нас неисчислимое число, но мы не устояли перед ними, дрогнули и начали отходить. А они нас рубили, рубили, рубили! И если бы не уллинцы, так мы бы побежали. А так они ударили твоим людям в тыл, и тогда твои люди…

Тут он замолчал. Мне стало страшно, я спросил:

— Что, побежали, что ли?!

— Нет, они стали отходить к реке, туда, где стояли ваши корабли. Но почему, ярл, объясни, почему как только появились уллинцы, так дым сразу исчез?

— А это все из-за предательства, — зло сказал я. — Против предательства ничто не устоит. Вот, даже Винн не устоял. Так! Дальше что?!

— А порубили всех твоих! Только один ушел, успел взобраться на корабль и лук схватил и принялся стрелять. Ух-х, ярл, как он стрелял! Уж мы-то знаем в этом толк! Но он, ярл, так стрелял, что хоть он был один, мы не решались к нему подходить. А он нас доставал и доставал и доставал! А мы в него все мимо, мимо, мимо. Он, видно, стрелы взглядом отводил. И тогда Кнас велел, чтоб мы зажгли корабль. Тогда мы паклю к стрелам… Ну, и начали. Корабль загорелся. А этот человек и из огня стрелял. Долго стрелял — и попадал. Потом все кончилось. Кто это был?

— Ярл Айгаслав.

— Так мы и думали. А вот еще скажи…

— Мне некогда! Вина?

Он замер, долго ничего не говорил… а после облизнулся, закивал. Я дал ему вина. Он выпил и закрыл глаза. Я вырвал нож из его раны. Кровь хлынула — и криворотый быстро умер. А я подобрал его лук и колчан и вернулся к костру. Сьюгред сидела, опустивши голову. Она, подумал я, скорей всего все слышала, но ничего об этом не сказал, а лишь велел:

— Вставай.

Она повиновалась. Я затоптал костер, сказал:

— Пойдем. Здесь слишком опасно.

Она пошла. Было совсем темно, я ничего почти не видел… А Сьюгред шла — и шла довольно быстро, не оступалась, не петляла. Так Владивлад и говорил: «Кому дано, тот сам найдет, не сомневайся». Вот я и шел за ней. И я-то знал, куда идем. А знала ли она? Но я ее об этом не спрашивал. Так мы довольно долго — молча — шли. Потом она сказала:

— Я устала.

— Так отдохни, — сказал я и, выбрав место поудобнее, постелил там свой плащ.

Она легла на плащ. Я сел рядом, изготовил лук для стрельбы и прислушался. Конечно, я плохой стрелок, но лучше хоть такой, чем совсем никакого.

А Сьюгред вдруг сказала:

— И ты ложись и тоже отдохни. Тот человек еще не появился.

— Какой? — не понял я.

— А тот, который будет видеть мою смерть. И моя смерть придет ко мне не ночью, а днем. Так что ложись пока…

— О чем ты?! — сказал я.

— О смерти. А этот человек… он из себя такой, он на тебя нисколько не похож, он…

И она достаточно подробно рассказала мне, как должен выглядеть этот зловещий человек. И я сразу узнал его! Но не признался в этом, а только спросил:

— А что, ты раньше его видела?

— Да, один раз, во сне. Это когда мы прибыли к поселку и до того еще, как ты туда пришел, мне и приснился этот человек… и эта смерть. Тогда-то я и поняла, что Вепрь лгал и что нас с Айгаславом ждет разлука, что он падет в сражении, а я…

И Сьюгред замолчала. Потом сказала:

— Мне не страшно.

А я сказал:

— И правильно. Тот человек, который будто видел твою смерть — это хороший человек. Это мой друг. А звать его… Зачем? Не думаю, чтобы мы с ним здесь встретились. А если даже и встретимся, то ты сразу поймешь, что он не опасный человек.

— А ты не лжешь?

— Я никогда не лгу!

— Даже сейчас?

— Даже сейчас!

— Дай руку!

Я повиновался. Она взялась за мою руку, сжала ее и замерла. Потом, уже через немалый срок, пальцы ее заметно ослабели. Значит, она заснула. Хорошо! А я не спал — сидел, держал лук наготове и слушал. И так я просидел всю ночь, я о многом тогда передумал. О чем — вам не скажу. Нельзя!

А утром мы, не разводя костра, перекусили солониной, попили из ручья и двинулись дальше. Уже в пути она призналась:

— Я не хочу идти, а вот иду, как будто меня кто-то тащит. Но куда? И зачем?

— Так, значит, надо, — сказал я.

— Кому?

— Ему.

Она остановилась, помолчала, губы поджала… Нет! Так ничего и не сказала — и мы снова двинулись дальше.

Когда уже совсем рассвело, я ей сказал:

— Иди. Я тебя скоро догоню.

— Что?

— Кажется, мы снова не одни.

Она кивнула и пошла. А я остался…

И дождался! Еще раз говорю, стрелок я не ахти какой, и потому я выпустил целых шесть стрел, пока сумел прикончить тех двоих, которые шли по нашему следу.

Потом мы еще долго шли. Я еще дважды отставал, извел полколчана, и снял еще троих. И это были, кажется, последние — и так я Сьюгред и сказал, когда нагнал ее. И мы решили отдохнуть. Но только сели, как вдруг…

— Эй! — крикнул я, заметив человека, пытавшегося улизнуть с поляны. Стоять!

И человек послушно замер. И это был…

— Это он! — взволнованно прошептала Сьюгред и очень сильно побледнела.

Да, это и действительно был он, абва Гликериус, мой лучший друг, как я вчера его представил Сьюгред. Я и сейчас сказал:

— Абва! Дружище! Ты ли это?! — а голос мой при этом почему-то очень неприятно задрожал.

— Да, это я, о наидостойнейший, — как ни в чем не бывало ответил Гликериус, а после еще чинно поклонился.

— Но где же это ты так долго пропадал? И почему ты в таких ужасных лохмотьях?

В ответ он только усмехнулся.

Многословие — это первейший признак глупости. Поэтому я буду краток. Итак, Источник — это працивилизация. А что еще? А вот еще: Меч заржавел, Марево исчезло, Хрт умер, однако почти сразу же на смену ему рождается некто другой. То есть закончился один виток цикличного развития и сразу начинается следующий, на смену старому богу приходит новый бог, ибо нигде никакая земля не бывает без бога…

Но, главное, — это Рождение! И я живой тому свидетель. Вот это удача! Ведь кто я такой? Я же не Великий Мастер, я лишь простой адепт, один из очень многих, и мне доступны всего только девять Ключей из двенадцати. А вот поди ж ты, избран именно я, абва Гликериус, дряхлый старик, лысый урод, которого все почитали мошенником и шарлатаном. Покойный автократор насмехался надо мной, мол-де я только обещал, но так и не сумел осуществить трансмутацию. Ха, что я говорю! «Трансмутация»! Да он-то и слова такого не знал. Он говорил: «Облагородить свинец в золото». Он очень хотел посмотреть, как это делается. Но в то же время думал, что это невозможно. Так и другие думали. И думают. И это хорошо, пусть они и дальше так думают. Ибо для них трансмутация — это средство к быстрому обогащению, вслед за которым их неминуемо ждут хаос и деградация. Поэтому ни в коем случае нельзя допускать того, чтобы они, непосвященные, ее постигли. Ну а для нас, адептов, трансмутация — это не более, чем лакмусовая бумажка, которая показывает, что ты уже преодолел седьмой порог и овладел седьмым Ключом. А у меня, как я уже упоминал, девять Ключей. А в Страну Опадающих Листьев я отправился вовсе не за тем, чтобы, припав к Источнику, зачерпнуть из него той удивительной жидкости, которую я для пущего правдоподобия — для них, непосвященных — именовал Абсолютным Элексиром, который мне якобы крайне необходим для получения первореагента, который, в свою очередь, позволит выделить первосубстанцию, а та, в силу своей неуничтожимости… Ну, и так далее. Однако многословие — первейший признак глупости, и потому я сразу перехожу к тем событиям, которые произошли при первом — еще руммалийском штурме Ярлграда.