Когда же я взошел на ту поляну…

То мне подумалось: а ведь действительно, Сьюгред права! Кому я нужен со своим диргемом? Ну, золото, ну, много золота, ну, даже очень много золота — но это для меня. А вот для них, живущих под землей, то есть именно там, где это золото рождается и прорастает, и вьется хитроумными кореньями, и прячется от нас… Но не от них! Ибо они, как говорят знающие люди, даже через самый крепкий гранит видят на сто шагов вперед!

И вдруг меня окликнули:

— Эй, ты!

Я обернулся…

Никого не видно! Тогда я поднял плошку, посветил…

И увидел подземца, стоявшего возле самой скалы. На нем был белый лисий плащ с глубоким, низко надвинутым на глаза капюшоном. Скала была в снегу…

— Эй, ты! — опять сказал подземец. — Чего пришел?

Я подошел к нему, почтительно кивнул, полез в кошель, достал диргем…

Мне было очень неудобно — в одной руке огонь, а во второй диргем; чуть что — я до меча не дотянусь…

Я сжал ладонь, разжал — и зазвенело два диргема. Подземец тихо, хищно засмеялся. Тогда я снова сжал, разжал — и показал, что получилось. Подземец ничего не говорил и даже не смеялся. Тогда я, помолчав, сказал:

— Я отдаю его тебе. А ты за это мне… Ты позволишь мне помочь моему господину. Он ничего не видит и не слышит, вот я и хочу подсказать ему, куда ему надо идти.

— И это все?

— Да, все.

Я замолчал. И ждал. Подземец протянул мне руку. Я передал ему диргем.

— Глупец! — сказал подземец.

— Почему?

— А вот! Смотри!

Он сжал ладонь, разжал…

И из нее вдруг полыхнул такой сильный огонь, что я ослеп, оглох, упал! А после…

Подземец обманул Лузая. Сперва он отнял у него диргем, потом убил его, загнал в скалу и там превратил его в раба. И это говорю вам я, Акси Малютка, который никогда не лжет и все, что ему надо, знает. Да, я внимательный! В тот вечер я сразу почуял, что Лузай что-то затеял. И потому, когда все начали выходить из землянки, я спрятался под скамью и оттуда все прекрасно видел и слышал. Сьюгред была права: Лузай — глупец. Но, с другой стороны, если человек всерьез собрался умирать, то ему нельзя мешать.

Вот я и не мешал. Лузай без спросу взял мой плащ, оделся и пошел. И я пошел за ним. Если бы он тогда заметил меня, то я бы сразу поднял крик: «Отдай мой плащ!» Но, на его беду, он меня не заметил, все обошлось без криков. Потом, когда Лузай вышел на ту самую поляну, где осенью забрали ярла, я лег неподалеку и затаился. В снегу было теплей, чем на ветру. А ветер тогда сильный был — он относил слова, я ничего не слышал. Зато я прекрасно видел, как подземец взял у него монету, сжал и разжал кулак…

И полыхнула молния! Потом стало совсем темно. Потом я подбежал туда, где только что стоял Лузай…

А Лузая там уже не было. Подземца тоже не было. Даже следов их не было. Но я прекрасно знал, где их надо искать! Я лег, приложил ухо к скале… И точно! «Бум-м!» — молотом. — «Бум-м! Бум-м!» Это Лузай уже работает как раб. А после смех — это подземец радуется своей хитрости. А после снова: «Бум-м!» и снова: «Бум-м!» Но дальше я уже не слушал. Встал, отряхнулся, вернулся в поселок. Вошел к себе в землянку, посидел, подумал. Потом пошел к Торстайну. Тот меня выслушал, разгневался — и повелел, чтобы к нему немедленно призвали Сьюгред.

Когда она пришла, я снова рассказал, как было дело. Сьюгред сказала:

— Негодяй!

— Я, что ли? — удивился я.

— Да, ты! — сказала Сьюгред. — Негодяй. Ты смел меня подслушивать! А этот… Раб! Купить хотел — и самого его купили. А ярл не покупал!

— Да, это так, — сказал Торстайн. — Когда ярл уходил, мы молота не слышали. И, получается… — а после засмеялся и сказал: — А что! Быть может, ярл и впрямь уже дошел до Шапки Мира! Сейчас сидит там, пирует с Хальдером! А если… Нет! — он спохватился. — Нет! А вот Лузая жаль! Он был хорошим воином.

— И взял мой плащ, — напомнил я. — А плащ был длинный, теплый.

Сьюгред молча сняла с себя плащ и швырнула его в меня.

— Рад, — сказал я насмешливо. — Премного, — сказал я…

И замолчал, ибо Торстайн вскочил, меч выхватил и пригрозил:

— Будешь молчать — и будет хорошо! А нет…

Я опустил глаза, чтобы он не видел, как они сверкают. И он, ничего не заметив, велел, чтобы я скорей проваливал. И я ушел. Я не люблю Торстайна. Он человек недобрый, мстительный. И его дочь ему подстать. Я двадцать лет служил этой семье, кровь проливал, и что я за все это получил? Богатство? Славу? Женский плащ! Короткий, весь расшитый бисером! Как будто я… Тьфу, гадко объяснять! И я пошел и бросил его псам. Псы были голодны, порвали плащ, сожрали. На следующий день Торстайн спросил:

— А где твой новый плащ?

— Не знаю, — сказал я. — Да и зачем мне плащ? Я же в поход не иду.

— Да, не идешь. Куда тебе такому!

А я подумал: х-ха, да если бы я даже и мог, то все равно бы с тобой не пошел! Ведь ты…

Однако я не буду забегать вперед. Итак, все по порядку. А он был такой: вот настал день Старшего из Виннов, и, по обычаю, Торстайн и все его дружинники ушли в поход, бить морфов. То есть тех самых дикарей, которые живут за сопками, в топких болотах. Весной, как только сходит снег, морфы выходят из своих берлог, приходят к нам и грабят нас, и жгут наши дома, и убивают всех подряд. И мы тогда их тоже убиваем, сколько сможем. Но их такое множество, что всех не перебить. А летом по болотам не пройти, бегущих не догнать, и потому мы ждем зимы, и вот тогда уже приходим к ним и разрываем снег, и ищем их берлоги. А морфы в это время крепко спят! Они как засыпают с осени, так после спят до самого весеннего тепла. И потому зимой, на Старшего из Виннов, когда у морфов самый крепкий сон, мы и приходим к ним и убиваем их!

Так было и тогда: Торстайн собрал дружину и ушел бить морфов. А женщины и дети, рабы и старики… и я — все мы остались во Фьорде. Я сторожил корабль вместе с двумя мальчишками. А появляться в поселке мне было строго-настрого запрещено. Так повелела мстительная Сьюгред. Поэтому вернулся я к себе только тогда, когда из похода вернулся Торстайн.

И вот Торстайн и все, кто с ним ушел, вернулись, и мы сошлись, и на пиру нам было сказано: они ходили к Шапке Мира! Ну да, конечно же, Торстайн не удержался. И он затеял это еще здесь, еще до похода на морфов, я это тогда еще чуял! Так что теперь, на пиру, Торстайн бесстыже лгал, когда сказал, что это у них получилось совершенно случайно. Он так рассказывал:

— Нет, я не ожидал того! Да и никто не ожидал! Мы тогда уже третий день как потеряли тропу и шли наугад. Вдруг Дарки закричал: «Смотрите!» И это было удивительное зрелище! Вокруг, куда ни глянь, было черным-черно, а там, куда он нам показал, горела яркая полоска света. Мы сразу догадались, что это такое, поэтому поспешно сошли с саней, опустились на колени, и стали жарко прославлять наших великих Братьев-Прародителей. Ведь мы тогда очень надеялись на то, что если они сейчас смилостивятся над нами, то еще совсем немного — и мы войдем в Чертог!

— А дальше было что? — спросил я.

А дальше, как рассказывал Торстайн, и это дружно подтвердили все его спутники, первым делом они пересчитали все имевшиеся у них запасы съестного и пришли к единодушному выводу, что этого у них вполне достаточно для дальнейшего продолжения похода. Ведь, как давно уже известно, даже в самую тихую и безветренную погоду Шапку Мира можно рассмотреть только тогда, когда ты находишься от нее не далее, чем в восьми переходах, а у моих сородичей припасов было на все десять. Риск, сами понимаете, был весьма небольшой. Передохнув и накормив собак, они зажгли костер, сожгли на нем великие дары, пропели гимн — и двинулись дальше.

Погода была ясная, морозная. Торстайн и его люди пребывали в таком прекрасном расположении духа, что им казалось, будто едва ли не с каждым их шагом заветная вершина становится все лучше и лучше видней, иными словами все ближе и ближе. И вообще, первый, второй и третий переход они прошли безо всяких трудностей и неприятностей. А на привалах они каждый раз возжигали на своих кострах богатые дары.