Но тут мой муж остановился, обернулся, вновь посмотрел на Лайма, на его растерянных дружинников… и так заговорил:

— Да, я сейчас уйду. И я вернусь в свою страну, где меня ждет великое множество злобных врагов, острых мечей и лживых языков. И это меня радует, ибо чем многочисленнее враг, тем значительней подвиг и больше добычи. Так, может, среди вас есть такие, кто бы желал, чтобы я поделился с ним своей славой вкупе со своим золотом? Или же вас вполне устраивает то, чем вы довольствуетесь здесь? Ну, кто со мной? Я долго ждать не буду!

И… Первым вышел Бруан Волк. За ним — Карти, Тосьар… И так они все вышли — до единого. Остался один Лайм. Великий Винн, о, как я была счастлива! Как мне хотелось хохотать! Кричать!..

Но я молчала. Молчал и Акси. А мой муж повернулся к нему и сказал:

— Акси, иди и покажи моим людям, где сложены весла и парус. А ты… Как тебя звать?

— Бруан.

— Так вот, Бруан: сейчас моя жена покажет тебе, какие припасы нужно будет загружать на корабль. Возьми с собой пять человек. И чтобы быстро! Мы спешим. Сегодня же уходим!

И началось приготовление к отплытию. А льда у берега было уже совсем немного, а ветер ровный был, попутный. Мы спешили. А Лайм стоял, где и стоял, молчал. А высоко, на перевале, уже теснились люди Гьюра. И Гьюр был среди них — его легко было узнать по его позолоченному шлему. А справа, из-за Лысой Сопки, вышли два… три… четыре корабля. А когда мы уже начали садиться к веслам, то показался и пятый корабль — самый большой из них. Судя по вырезанному на нем дракону, нетрудно было догадаться, что к нам пожаловал сам Аудолф. Его корабль очень глубоко сидел в воде, и Акси сказал, что там, наверное, сейчас тройное число воинов. И он еще сказал:

— Мой господин! Быть может, нам повременить, пока…

Но муж не стал его дальше выслушивать, а громко, чтобы все услышали, воскликнул:

— Хрт меня резал — не зарезал! Винн меня жрал — и не сожрал! Тогда кого же еще мне бояться?!

Но только мы отчалили от берега, как вдруг раздался голос Лайма:

— Ярл! Айгаслав!

Мы обернулись. Лайм стоял по колена в воде и, потрясая обнаженным мечом, продолжал:

— Я желаю сразиться с тобой! Выходи! И, клянусь своей трижды поруганной честью, наш поединок будет чист, ибо я и не подумаю прибегать к колдовству!

— Нет, теперь уже поздно, — со смехом ответил мой муж. — Ты же видишь, я спешу и у меня много других, важных и неотложных дел, — и с этими словами он указал на приближавшиеся к нам корабли.

Но Лайм не унимался! Зайдя теперь уже по пояс в воду, он снова закричал:

— Я знаю, Айгаслав, тебе нельзя сражаться на моей земле! Но ведь на свете много и других земель! И я готов и подождать, чтобы потом принять твой вызов в любом другом удобном для тебя месте!

Мой муж не отвечал. Тогда Лайм закричал:

— Ты ярл или не ярл?! Прими мой вызов, если ты действительно ярл!

И муж тогда ответил так:

— Но если ты уж так настойчив, то я возьму тебя с собой, и потом, как только у меня выдастся немного свободного времени, мы обязательно сразимся! — А после приказал: — Эй! Подать ему руку!

И Лайму помогли подняться на корабль. Акси нахмурился. А я сказала:

— Это недобрый знак!

Люди только сражаются, а судьбу сражения решает Всевышний, дарующий силу тому или иному сопернику. И еще: нет надежды совершенно бесполезной, но нет и владения совершенно надежного. Вот, впрочем, и все. Мне уже сорок лет, и если я проживу еще столько же, и даже еще и еще, большего мне не узнать. И не надо! Ничего особенного я не жду от этой жизни, но исправно беру все, что она мне дает. Тонкорукий спросил:

— Ты согласен?

— Да, — сказал я. — А что?

Он промолчал. И я ушел. Все знают, что я не люблю Тонкорукого, что я много достойней его, и что когда-нибудь я с ним обязательно посчитаюсь за все. И Тонкорукий тоже это знает. Но он надеется, что я прежде умру. Но это уже как пожелает Всевышний! А пока что Всевышний желает, чтобы я жил, и я живу. А еще Всевышний желает, чтобы я был — до поры — покорен воле Тонкорукого, и я покорен. Я, конечно же, мог отказаться от столь сомнительной чести и оставаться в Наиполе, но я тем не менее принял вверенное мне командование и выехал к войску.

Сказать по чести, я не знаю, для чего велась, ведется и еще, похоже, долго будет вестись эта война. Ведь продвигаться далее на юг давно уже бессмысленно! Однако же, приказ — это приказ. И я прибыл к войску. Моего предшественника унесла какая-то неведомая болезнь, для которой еще и названия-то не придумали. Но так сказали в Наиполе. А здесь, в песках, эту болезнь уже не первый год именуют трехдневною хворью — человек высыхает в три дня, превращается в мумию и умирает. И это, говорят, совсем не больно.

Другое дело, если ты отведаешь вредных кореньев! Тогда тебя уже буквально через час начинает выворачивать наизнанку, потом из ушей идет кровь, а после разжижаются мозги… Но самое неприятное во всей этой истории то, что вредные коренья ровным счетом ничем не отличаются от целебных — ни вкусом, ни цветом, ни запахом. То есть, тут уже как кому повезет. В иные дни вредные коренья уносят до сотни воинов за раз, а потом вдруг наступает затишье и по несколько недель никто ничем не страдает, все здоровы, войско уверенно движется вперед — и мы за каждый переход преодолеваем по двести, двести двадцать стадий, роем колодцы, строим укрепления, получаем и отправляем обратно почту, принимаем пополнение и хороним умерших.

Последним, как я заметил, многие очень завидуют. А зря! По крайней мере, я часто так говорю:

— Зря! И еще раз зря! Потому что нет на этом свете ничего беспредельного, а, значит, есть предел и у этой пустыни. И тот, кто пересечет ее, вступит на земли одной из прекраснейших и богатейших стран на свете!

Когда я это говорю, все опускают головы. Им тяжело, ибо им кажется, что если есть на свете нечто достойное, то оно должно наступить немедленно. А так не бывает! Это во-первых. А во-вторых, почему это достойное должно достаться именно им? Они что, лучше прочих?

Но иногда и в пустыне становится весело — это когда к нам приходят здешние варвары. У здешних варваров очень темная, почти что черная кожа, короткие курчавые волосы, приплюснутые носы и толстые губы. И все они рослые, хорошо сложены, необычайно выносливы и бесстрашны. Сражаются они копьями и деревянными мечами, а из средств защиты применяют только высокие и продолговатые щиты, сработанные из слоновьих шкур. Слонов в здешней пустыне нет, и это лишний раз подтверждает то мнение, что здешние варвары имеют общение с иными, недоступными нам богатыми и благословенными землями, расположенными где-то далеко на юге. Но истинно ли это, неизвестно, ибо взятые в плен варвары молчат. Мы используем их на земляных работах, а эти варвары, как я уже указывал, очень выносливы. Однако и их ненадолго хватает, и поэтому мы всегда с большим нетерпением ждем нового прихода варваров.

Когда же варваров подолгу не бывает, то я беру под свое начало две-три сотни лучших всадников, и мы отправляемся в поиск. Порой такие экспедиции затягиваются на неделю, а то и на две, но их результаты, увы, почти всегда бывают очень скромными, ибо у здешних варваров нет постоянных поселков, они ведут кочевой образ жизни и потому, предупрежденные своими сторожами, они при первой же малейшей опасности тут же снимаются с места. А за верблюдами на лошадях не очень-то угонишься по здешнему довольно вязкому песку, ведь стопа у верблюда устроена так… И вообще, мне кажется, что не так уж и много на свете такого, за чем бы стоило гоняться, сломя голову, ибо если ты действительно чего-то достоин, то оно и так в нужный срок само собой придет тебе в руки. Так уже неоднократно случалось в моей жизни.

И так случилось и на этот раз. Правда, этот нужный срок несколько затянулся — я провел в Великой Пустыне ровно год и один месяц, прежде чем мне наконец доставили письмо от Тонкорукого. Письмо это, как и положено, было помещено в крепкостенный бронзовый цилиндр, крышка которого была запечатана кроваво-красной сургучной печатью. Я очень ждал его, этот заветный цилиндр! Зато теперь, получивши его, я уже не спешил. А посему я повертел его в руках, потом тяжко — так, чтобы это было хорошо заметно тяжко вздохнул, вернул цилиндр гонцу и сказал так: