Понимал это и Кучук. Но он привык сначала орать, а потом уже думать. И поэтому отшатнулся, когда Дельмек сбросил с плеча винтовочный ремень:
— Не стреляй, Дельмек! Только не стреляй!
— Если ты и твои сопляки не уберутся немедленно, я подниму всю долину! Ну!
Ружье у Дельмека было уже в руках, и пальцы лежали на курках, готовые вдавить холодные скобки внутрь затвора и высвободить пружину с бойком.
— Ты не сделаешь этого, — сказал Кучук неуверенно. — Тебя люди убьют первым, а мы успеем уйти!
— Уйдут только твои сопляки, тебя я оставлю здесь. В небо я не привык стрелять, Кучук! А когда сюда прибегут люди, я именем Белого Бурхана прикажу поймать и твоих братьев, чтобы зарыть их в землю вместе с тобой! Но зарыть живыми! Ну?
Кучук попятился:
— Что ты, Дельмек? Что ты! Шутки перестал понимать?
— Где вы, там нет шуток! Бросай оружие!
— Послушай, Дельмек…
— Бросай оружие!
Кучук в бешенстве набросился на братьев:
— Сопли распустили? Не могли нагайками его уложить, как волка, напавшего на отару?
Братья лепетали что-то в свое оправдание, но Кучук был неумолим:
— Меня-то он под ружьем держал!
Но чем ближе подъезжали братья к кострам, тем тише становился голос Кучука-нельзя громко сердиться там, где у людей радость и праздник. Из одной беды в другую попасть можно!..
Костры, костры, костры… Никогда братья не видели столько костров и столько людей возле них!
Ойыны, ойыны, ойыны… Где еще можно увидеть столько праздничных веселых хороводов? Да нигде!
Братья с удовольствием бы посидели возле любого из этих огней, и даровой араки с бараниной попробовали бы, и новые знакомства бы завели, и в одном из таких вот ойынов покружились бы… Но — Кучук! Знай, ворчит и ворчит, будто шакал какой-то жрет его душу и насытиться никак не может!
— Дома вам будет арака и мясо, бездельники! У своих очагов набьете животы! На пастбищах напляшетесь до упаду!.. Дело надо делать, собачьи зады, гнилые головы!
А дело у Кучука известное — стащить, что плохо лежит, уронить того, кто плохо стоит, увести то, что плохо привязано… Потому и от людей норовит в темноту нырнуть — как бы не узнал кто, старые счеты бы с ним не свел! По краю чужого праздника вел своих братьев Кучук, в середину не лез. А на краю всегда то пристраивается, что похуже…
Но возле одного из костров Кучук задержался, спешился и начал подкрадываться к человеку, смакующему араку из большой деревянной чашки. Присмотревшись, братья узнали кама Учура. Переглянулись: хоть тут надо помочь Кучуку, а то опять бешеной собакой набросится. Даже Учура испугались, скажет, всю жизнь косоротые.
Братья спешились, подкрались к бывшему каму, схватили его за руки, заломили их назад, поволокли грузное тело. Чаша, выскользнувшая из рук Учура, упала в костер и сразу же, задымив, вспыхнула… Бывший кам попробовал было что-то заорать, но Кучук запечатал ему рот ладонью:
— Молчи! Ты давно уже мертвый! Тебя еще весной сожгла в своем аиле Барагаа!.. А перед нами ты за сестру, за нашу Сапары, отвечать будешь! Из-за тебя, кобеля, она наложила руки на себя!
Узнав братьев Сапары, Учур сник и больше не сопротивлялся.
Кучук вытащил нож, подставил его к горлу Учура:
— А теперь можешь говорить… За убийство Барагаа с тебя пускай зайсан спрашивает и русские полицейские, а за Сапары спросим мы! Почему ты сломал ей жизнь и заставил Дельмека бросить жену? Говори, Учур! За что ты мстил Дельмеку? А может, ты мстил всем нам, опозорив Сапары?
— Убери нож, Кучук, — прохрипел Учур. — Я и так все скажу…
— Нет, Учур, — осклабился Кучук, — говорить буду я! Нас всех обидел Дельмек. И ты нам должен помочь разделаться с ним!
Яшканчи устал. День выдался суматошный, изматывающий силы, давящий каменным грузом ответственности. Да и только ли день и вечер, ночь и утро? Луна успела открыться полностью и пойти на убыль, а он все не слезает с коня, будто прирос к нему! И добро бы еще по своим хозяйственным делам так колотился, а то все, что он сейчас ни делает, все на ветер — ни награды за эту работу, ни похвального слова!
Ыныбас отправился спать к Чегату, с которым подружился неожиданно и быстро, когда выругал его как следует за жульничество со скотом. Бурхан Чочуш, раздав награды и халаты кайчи-победителям, уехал за перевал. Хертек снова сторожит горы и алтарь, как будто кто-то непременно должен их украсть до утра…
Пора и ему, Яшканчи, на покой! Адымаш совсем потеряла его за эти дни, Кайонок мать расспросами извел… Да и ночи осталось — с воробьиный нос: вот-вот светлая полоска восхода пойдет по вершинам гор в той стороне, где родина Хертека. А Яшканчи еще и глаз не сомкнул со вчерашнего рассвета! А днем начнутся новые хлопоты — Ыныбас, бурханы, Хертек с воинами, Кураган… Может, дождаться кайчи здесь? При госте-то и Адымаш не посмеет упрекать его или сердиться…
Все кайчи молчат, только Кураган поет… А его-то Чочуш и не наградил! Ни халата шелкового не дал, ни своего топшура с инкрустацией, обшитого черным хромом… Не те песни, говорит, поет Кураган! Не богов славит и Шамбалу, а родные горы!..
Яшканчи отошел от последнего костра, потянул за собой повод. Конь тоже устал и ковылял неохотно, тянулся мордой к каждой затоптанной травинке голодный, как и его хозяин.
— Ладно, попасись! — разрешил Яшканчи коню, выпуская уздечку из кулака.
Конь застриг ушами и шагнул к кустам, где еще не успели разбить копытами и ногами, состричь зубами вянущую от дневного жара жесткую и пресную траву…
Да, плохой год, плохое лето! Третье подряд… А этот — особенно: год Дракона!..
Яшканчи присел на камень, достал трубку из-за опояски, набил ее табаком из тощего кисета, сунул в рот. Прошелся рукой по опояске, отыскивая огниво, и вдруг охнул, вскочил и, застонав, рухнул наземь…
Учур выдернул нож, обтер его о шубу поверженного врага Кучука и его собственного, негромко свистнул. Кучук вырос, как будто из-под земли вынырнул, спросил отрывисто и хрипло:
— Мертвый или еще дышит?
— У меня рука-тяжелая…
Кучук наклонился, пошарил по земле руками, медленно выпрямился. Спросил растерянно:
— А ружье его где?
— Он только что коня отпустил пастись. Может, к седлу приторочил? Не будет же он его за собой таскать…
Кучук снова наклонился и, решившись, перевернул убитого:
— Гнилая башка! Это же не Дельмек!
— Как не Дельмек? — удивился Учур. — И ростом, и походкой… Что, Дельмека не помню? — Он подошел к мертвецу, присмотрелся, схватился руками за голову: — Яшканчи?! О-о, кудай… Да за него же нам теперь всем головы поснимают! Я его с бурханами видел в горах! Сам дарга долины Хертек его друг! Ба-а-ата… Связался я с вами… Пропала теперь моя голова!
Кучук стремительно рванулся в сторону, но Учур успел поймать его за руку, вцепился в нее:
— Нет, Кучук! Ты от меня теперь не уйдешь!.. Вместе на веревке болтаться будем!
— По-о-ошел от меня, паршивый баран! — завопил Кучук и, размахнувшись, треснул своим пудовым кулаком бывшего кама между широко расставленных глаз. — Один болтайся на той веревке!..
Учур замертво свалился рядом с Яшканчи…
Над горами робко начала светлеть полоска восхода.
