Факт чокнулся с Мишкой, выпил и проговорил, вытирая большие жирные губы:
— Когда бог творил зверей и людей, у него остались всякие там обрезки. От всех по кусочку. Из них он и слепил снабженца. По виду человек как человек, а ноги у него волчьи, хитрость лисья, глаз орлиный, хватка львиная…
Мишка хмуро подсказал:
— Хвост собачий.
— Все может быть, — согласился Факт.
— Нет, ты постой, — с пьяной назойливостью приставал Мишка, — ты скажи мне: отчего одним во всем удача, а другим ничего.
— Все очень просто, — напористо объяснял Факт. — Вы, наверное, слышали: у нас строится новое общество. У нас все строится и перестраивается. Человек тоже. Берут человека и начинают перестраивать. А в каждом деле бывает брак. Пока не хватает полноценных изделий, бракованные тоже идут в дело. Ну так мы с вами тоже брак. И нас пока терпят. Брак.
Слово «брак» он повторил несколько раз, каким-то неестественно каркающим голосом. Он как бы наслаждался до конца осознанной своей неполноценностью и тем, что он не боится думать и говорить о своем пороке. Больше того, он гордится им.
Мишка замотал лохматой головой:
— Н-не хочу!
— Ну, мало ли что, — мстительно сказал Факт и опасливо отодвинулся поближе к двери.
— Мальчики, не деритесь, — засмеялась Зойка и, лихо выпив водки, стукнула стопкой о стол.
Она сняла со стены гитару и стала дергать струны, пытаясь сыграть, по-видимому, что-то веселое, потому что Факт вышел на средину комнаты и, подрагивая толстыми ногами, начал плясать.
Мишка презрительно сказал:
— Барахольщики! Пить не умеете, плясать не умеете. Бракованные гады!..
Он, пошатываясь, двинулся к пышной кровати. Зойка уронила гитару. Черносливовые ее глаза расширились. Мишка, раздувая ноздри, рванул на ней халат. Старая материя поползла в стороны, обнажая белые толстые плечи.
Она соскочила с постели и, словно раздирая себе грудь, рвала остатки своей пестрой оболочки. Когда уже на ней не осталось ничего, кроме коротенькой сорочки, она, путаясь ногами в ярких клочьях халата, понесла к Мишке свое рыхлое тело, туго затянутое в желтый шелк белья.
— Мишечка… — хрипло стонала она, — все бери, все…
— Ну я пошел, — выпалил Факт, рысцой направляясь к двери.
Мишка перехватил его, отрезав путь к отступлению. Выгребая из кармана скомканные деньги, он спросил у хозяйки:
— Пито-едено, за всё сколько?
Зойка ногой швырнула растерзанный халат ему под ноги и, упав на постель, зарыдала, вздрагивая рыхлым телом.
Кинув на стол все деньги, какие были у него в руке, Мишка вышел из душной избы.
Короткое северное лето шло на убыль. В темноте рдели редкие огоньки в подслеповатых окнах. От невидимой реки тянуло прохладой. Над стройкой стояло голубоватое сияние от множества фонарей. Мишка шел по еле видимой Дороге, думая о всякой дряни, липнущей к нему, и о всем хорошем, что упорно не дается в руки.
Утром, когда он собирался в очередной рейс, его позвали к телефону.
— Мишечка, — торопливо говорила Зоя. — Вас начальник требует. Сейчас соединю. Мишечка, я не сержусь. Приходите сегодня вечером. Тот дурак глупости разные говорил. Мы разве брак? Мы просто Маленькие людишечки, хотим счастья, хоть коротенького, хоть на одну ночку. Мишечка, придете? Ну не сердитесь. Соединяю. Приходите.
Виталий Осипович сказал:
— Михаил, где ты так долго пропадаешь? Почисти кузов — и скорей на станцию. Приехал Тарас.
Через несколько минут Михаил на предельной скорости подъезжал к тому месту, которое называлось станцией, хотя, кроме желтой будки стрелочника, тут ничего еще не успели выстроить. Около будки на чемоданах сидели Тарас и незнакомая румяная женщина. Лихо развернувшись, Михаил круто затормозил и бросился к ним.
— Тарас! — крикнул он, — это здорово, что ты приехал!
— А это Михаил! Познакомься, Лида, — тоже оживленно сказал Тарас и, понизив голос, строго и вместе с тем торжественно пояснил: — Жена.
Михаил посмотрел на Лиду, статную, сильную, ясную, и ошеломленно подумал: «Действительно, жена!»
Он осторожно взял ее руку, но Лида так крепко сжала его ладонь, что он понял: осторожность тут излишняя.
— Помнишь, я рассказывал тебе, — продолжал Тарас, — про нашего лучшего шофера, Михаила Баринова.
— Я знаю, — сияя лучистыми глазами, сказала Лида, — мне Тарас говорил. А вы и в самом деле красивый.
И всю обратную дорогу, осторожно ведя машину, Михаил искоса посматривал на Лиду. Да, ничего не скажешь. Жена!
Он видел ее профиль в мягком обрамлении белого пухового платка, чистую линию выпуклого лба, тупой, чуть вздернутый нос, пухлые губы и нежный круглый подбородок. Ее глаза в необычайно пушистых ресницах, не мигая, смотрели на незнакомые места, губы полуоткрыты от ожидания новых встреч и впечатлений.
Да, это была настоящая жена, такая, какой должна быть подруга сильного, умелого человека. Такую выбирают одну из тысячи, и на всю долгую жизнь.
И вдруг ему вспомнилась вчерашняя попойка, заграничные обветшалые тряпки, сползавшие с жирного тела женщины, и ее тусклая мечта о счастье на одну ночь, и каркающие слова «брак».
А Тарас говорит — лучший шофер, а его жена сказала — красивый.
После таких слов жить хочется и тоска начинает казаться похожей на то мелкое счастье, о котором мечтает Зойка. Нет, к черту!
Михаил почувствовал, как у него свело скулы от жгучей ненависти к самому себе, ко всем мелочам своей бестолковой жизни. Что, разве он хуже других? Почему он не может подняться на один уровень со всеми, взять Лину за тонкую руку и сказать торжествующе: «Познакомьтесь, моя жена!»
И чтобы она тоже гордилась, когда услышит, что ее муж лучший шофер и что он красивый.
БОЛЬШОЙ РАЗВОРОТ
Женя получила письмо от Хлебникова. Он писал: «Милая девочка, приезжай, есть ролька как раз для тебя. На нее нацелилась К., но ей не сыграть. Она капризная, но не глупая. Поймет, что в сорок лет восемнадцатилетних только гениям играть разрешается. Разговаривал с В., он согласен…»
Это был небывалый случай, бешеная удача. Ей, самой молодой актрисе, предлагают роль, на которую «нацелилась К.». Заслуженная Костюкович. Даже сам В. — главреж Володин — согласен.
Может быть, ей еще и не достанется эта роль, не так-то легко это сделать, но все равно — о ней вспомнили, ее оценили.
Милый Хлебников, сколько доброго ты сделал, любя искусство, которое должно быть вечно молодым, если даже его делают и не совсем молодые. Он так и говорил — Женя запомнила его слова: «Душа искусства должна быть вечно молода. И любое дело, если к нему прикоснется молодая душа, становится искусством».
Женя сидит в своей кухне, про которую никак нельзя сказать, что к ней прикоснулась душа хозяйки. Потрескивают в плите дрова, в кастрюлях варятся овощи: картофель, свекла, морковь. Все отдельно, как учила ее Аннушка. Будет винегрет, обязательное блюдо на каждом пиру, если этот пир происходит на севере.
Это первый званый вечер, который устраивают молодые супруги. Женя совершенно не знает, как это полагается устраивать. Виталий Осипович знает еще меньше ее. Если бы не Аннушка, вообще ничего бы не вышло.
В соседней комнате бреется Виталий Осипович. Он негромко напевает, кажется, единственную свою песню про сына, который задумал жениться, для чего попросил разрешения у отца. Но…
…не поверил отец сыну,
Что на свете есть любовь.
У Виталия Осиповича отличное настроение. Женя уже знает. Если муж запел про «веселый разговор», значит, на душе у него спокойно.
Письмо лежит у нее на коленях. Его только сейчас принесли. Он еще ничего не знает о Жениной радости, которая должна огорчить и его и ее.
Булькает и переливается через край вода в кастрюлях, шипит на раскаленной плите. Женя встает и, положив письмо в карман халата, приоткрывает крышку. Шипение прекращается.
