Кто-то негромко и торопливо постучал в дверь. Женя подумала: должно быть, это Аннушка Комогорова. Вчера она забегала звать Женю на субботник. Первая очередь комбината готовится к пуску, и сейчас все — и жены и даже дети — ходят на уборку территории комбината от строительного мусора.

Женя, пробегая через столовую, посмотрела на ходики: половина восьмого. С ума сошла эта Аннушка, в такую рань явилась. Ну и пусть теперь дожидается, пока Женя закончит уборку. Нельзя же так все бросить…

Она, раскрасневшаяся, возмущенная, открыла дверь. Там стояла Лина и, как всегда, восторженно смотрела на Женю.

— Вы сегодня красивая.

— Я сегодня растрепанная и злая, — засмеялась Женя. — Вот как будто ничего еще у нас нет, а сколько уборки.

Женя никак не могла понять, за что ее любит эта девушка. От мужа Женя знала о нелегкой жизни Лины. Знала также о недавнем ночном посещении. Рассказывая о нем, Виталий Осипович не мог объяснить, почему при взгляде на портрет Жени так вдруг сразу изменилась Лина. Женя тоже ничего не поняла из его рассказа. Да, по правде говоря, оба они не очень-то старались разобраться в чужих чувствах, всецело занятые своими.

Рассудительная Аннушка со своей всегдашней прямотой и уменьем видеть во всех поступках человека их житейский смысл, сказала про Лину:

— На холоду выросла девушка. Вот и смотрит, кто бы пригрел. И боится всех. Однако ждать от нее можно всякого. Ты, Женечка, ее не отталкивай.

Женя и не думала отталкивать Лину хотя бы потому, что она вообще не умела обижать людей, которые не возбуждали ее неприязни.

— Вот письмо, — сказала Лина. — Виталий Осипович просил передать. Сегодня ровно месяц, как вы приехали.

Женя с грустью согласилась:

— Да. Пойдемте пить чай, а то я так и не выберу для этого времени. В общем, на днях я уезжаю.

Женя принесла чайник. Они сели у большого квадратного стола. Принимая чашку из Жениных рук, Лина сказала со вздохом:

— Кончился ваш медовый месяц…

Потому что, произнося слова кончился, конец, полагается вздохнуть.

— Меду было немного, — тоже вздохнула Женя, но сделала это от чистого сердца. — Вот повидло, с хлебом очень вкусно.

— Спасибо. У нас такая жизнь, что людям некогда обратить на себя внимание. Особенно Виталий Осипович. Если его не знать, то можно подумать, что он и не человек вовсе. Я тоже так думала.

— Это не верно, — ответила Женя, неторопливо прихлебывая чай. И вдруг, поставив блюдце, рассмеялась — А ведь он забыл, что сегодня конец нашего медового месяца и конец моего отпуска.

Они обе посмеялись. Лина отставила свою чашку: «Нет, нет, спасибо, я больше не хочу», и, помолчав, вдруг спросила:

— Он рассказывал вам об одном моем глупом поступке? Я очень была обижена им, его отношением. Простите меня, я не знала, что есть на свете вы. Я пришла к нему ночью, как дура. Новое платье надела, губы намазала. И вдруг увидела ваш портрет. Меня будто кто-то взял за космы и оттрепал: «Не дури, не дури… На кого ты обижаешься? Не может он плохим человеком быть, если его такая девушка любит». Смотрю на ваш портрет, и будто вы мне все о Виталии Осиповиче рассказываете, какой он хороший, неразменный…

Изумленная внезапным признанием, Женя спросила:

— Неразменный?

— Да. Он такой целый. На мелочь не разменяешь. И я подумала, зачем хорошему человеку надо быть таким сухим? Этого я и сейчас понять не могу. Жизнь у нас такая, что ли?

— Ох, нет, — счастливо засмеялась Женя, — не такая у нас жизнь. Не может у нас быть такой жизни. Человек жить хочет, а не только командовать…

— Я понимаю, — перебила ее Лина, — я недавно это понимать научилась. Человек не всегда командует оттого, что это ему нравится, а потому, что так надо. Виталий Осипович мне все объяснил. Я его вначале очень боялась. Даже в армии никого так не боялась.

Женя улыбнулась:

— А я так нисколько не боялась. Ни одной минуточки. Я его сразу полюбила. Какая уж тут боязнь… А у вас кто-нибудь есть?

— Нет, — нетвердо ответила Лина.

— Ох, есть! — с ласковым лукавством пропела Женя. — Меня не обманете. Есть?

— Нет… Ну не знаю…

Женя решила:

— Значит, есть. Кто?

— Вы его знаете.

— Никого я еще тут не знаю.

— Знаете. Баринов.

— Мишка!

— Он мне проходу не дает.

Женя подумала: «Он и мне когда-то проходу не давал». И сказала:

— Отчаянный он какой-то…

Сузив свои круглые блестящие глаза, Лина с усмешкой сказала:

— А он думает, я гордая и насмехаюсь над ним. А ведь я его боюсь. Ходит за мной и страшные слова о любви говорит. Я иду, нос кверху, а сама думаю: «Как он сейчас Меня схватит!»

Потушив блеск в глазах, вздохнула и с какой-то удалью договорила:

— Когда-нибудь так и будет. Доиграюсь. Вот скажите: как тут быть?

Женя тоже вздохнула и подумала: вот она до чего дожила. От нее ждут совета. На нее смотрят, как на женщину, знающую цену мужским поступкам. Тоном старшей она спросила:

— Ах вы, девочка… Да вы-то хоть любите?

— Вот этого я как раз и не знаю.

— Наверное, любите, — решила Женя. — И не надо все время нос кверху. Знаю я Михаила. А вы поговорите с ним просто. Ласковое слово скажите. Я думаю, он хороший. По крайней мере, зла никому не сделал.

Посмотрев на ходики, Лина заторопилась.

— Ох, засиделась я. Хорошо с вами. Вот поговоришь, и легче станет. У вас всегда хорошие слова сыщутся. А Виталия Осиповича я сегодня уговорю пораньше вернуться.

Оставшись одна, Женя подумала: какое хорошее слово утешило Лину? А кто ей. Жене, скажет такое слово, чтобы она знала, что ей делать, когда нет дома Виталия Осиповича? Одиночество всегда тяготило ее, и теперь, в своем доме, о котором так много и так страстно мечтала, вдруг становилось пустынно, когда она оставалась одна.

Письмо Тараса оказалось очень коротким. В нем сообщалось только то, что Жене уже было известно от Виталия Осиповича. Никаких подробностей.

— Эх ты! — снова укоризненно сказала Женя. — Как же ты так скоро успел разлюбить и снова полюбить? А без любви разве можно?

Когда Женя, закончив уборку, мыла руки, прибежала Аннушка Комогорова. Она еще с порога звонко сообщила:

— Ох, запоздала я… Бабы, наверное, все косточки мои перемыли. Бригадирша опаздывает. А ты все еще красоту наводишь?..

Женя заторопилась. На ходу сбросила халат, побежала в спальню и, прыгая на одной ноге, стала надевать комбинезон.

— Я сейчас, сейчас, — повторяла она.

Аннушка вошла следом за ней в спальню и уже спокойно сказала:

— Да не торопись ты, не рвись. Минута больше, минута меньше, какая разница. Где у тебя иголка?

Найдя иголку, она села на тахту и принялась зашивать рукавицы. При этом она не переставала говорить о своих птенцах-близнецах, которые неизвестно с чего вдруг устроили концерт, не желая оставаться с чужой теткой.

— Сегодня у нас работа ударная. Полная уборка на лотках и под эстакадами. Вот если тебя, Женечка, не знать, трудно поверить, что ты из рабочей семьи. Такая купчиха, белая да румяная. — И, заметив, что Женя улыбнулась невесело, Аннушка своим певучим голосом спросила участливо:

— Что? Или уже повздорили? По-моему, так вроде рано…

Тогда Женя рассказала о той жизни, которую ведет Виталий Осипович. Что же получается? Большую часть времени он проводит на работе. Что он там делает. Женя может узнать от кого угодно, только не от него. Ничего он не расскажет, не посоветуется с ней хоть бы для вида. Приходит домой усталый до того, что даже от ужина отказывается. А придет пораньше, все равно о делах своих, о заботах — ни слова. Спросишь — скажет: «Это, Женюрка, не интересно». Как не интересно?! Он отдает своему делу все самые лучшие силы, и вдруг — не интересно. Да это должно быть самое интересное в жизни, если ты жену, даже в свой медовый месяц, способен забыть для своего дела. Значит, тебе интересно! А мне?

— Было время, — говорила Женя, повязывая свои кудри пестрым платочком, — у меня никого и я — ничья. И мне все равно. Ни до кого дела нет. И даже — сама сделаешь что-нибудь не так, ошибешься и тут же забудешь. А сейчас — простите. У тебя семья. Перед ней отвечать придется. На работе ты — хозяин и за работу ответчик. В семье тоже ты и хозяин, ты и ответчик. Вот я как понимаю. Ну пошли…