Мишка получил машину — новенькую полуторку. Возил кирпич с пристани-времянки. Путь лежал через Край-бора, вдоль заветной тропы.

На пристани гудят моторы, по конвейерным лентам с баржи на берег бегут красные кирпичи, девушки подхватывают их и кладут в штабели или прямо на машины.

Мишка сидит в кабине, положив темные широкие ладони на руль и надвинув на сумрачные глаза козырек кепки.

Бьет вода о деревянные борта барж, протяжно шумит тайга, пахнет нагретой хвоей и смолой. Девушки перекликаются певучими голосами. Тонко звенят кирпичи и со стуком ложатся на дно кузова.

Мишка угрюмо сидит в кабине до тех пор, пока не просунется в окошко чье-нибудь румяное, припудренное оранжевой кирпичной пылью лицо с озорными глазами:

— Печальный демон, дух изгнанья! Заводи!

Грамотные какие, и придумают же — дух изгнанья. Смеются. Дождь их мочит, солнце печет, комары жрут — смеются. Доску вывесили, отмечают, какой шофер больше рейсов сделает. Лозунг придумали: «Не допустим простоя автомашин под погрузкой!» Ну и не допускайте. Лично ему, Михаилу, до этого нет никакого дела.

Он, не торопясь, выходит из кабины и, ни на кого не глядя, лениво идет кругом машины. Пробует, хорошо ли закрыты борта, бьет каблуком по баллонам. Потом достает папиросы и не спеша закуривает.

Он равнодушен ко всему на свете. Так думают девушки, не понимая, почему это такой красивый, никем не занятый парень не обращает на них никакого внимания. Все знают, что Лина отвергла его ухаживания, и тоже никак не могут понять и оправдать ее.

Отчасти не понимает этого и сам Мишка. Верно, поступил он нехорошо. Любви силой не возьмешь. Но ведь он-то любит ее. Он считал бы великим счастьем жениться на ней, на злой, на строптивой — на единственной, которая укротила его неспокойное сердце.

И он сказал ей об этом. На другой же день после случая в лесу. Он подкараулил Лину вечером, когда она возвращалась домой, и пошел за ней следом.

Он говорил ей:

— Мы будем с тобой хорошо жить. Я тебя никому в обиду не дам. Делай, что хочешь. Ну, почему ты молчишь? Ты меня дешевеньким назвала. Врешь! Врешь! У меня любовь дорогая, на всю жизнь. Хочешь — завтра в загс. Ни одну я так не любил. Слово скажешь — уедем отсюда. Да не молчи ты! Не молчи!

Она шла в темноте одна, словно не было около нее никого. Она ничего не боялась.

Он забежал вперед, упал на колени. Распахнув руки и подняв к ней лицо, он исступленно кричал:

— Ну, ударь меня! Хоть ударь! Я счастливый уйду…

Она подошла вплотную к нему и остановилась, как перед пнем, возникшим на пути. Даже не смотрела на него. Просто постояла с минуту, потом свернула в сторону и пошла в темноту.

Выезжая на работу, он часто встречал ее. Один раз догнал и, круто затормозив, открыл дверцу: может быть, посмотрит в его сторону. Нет. Прошла и не оглянулась, как мимо пустого места.

Мишка затосковал. Возвратясь с работы, ложился на свою койку и закрывал глаза. Пусть все думают, что спит. Все равно говорить о своем горе ни с кем не будешь. Кто поймет причину Мишкиной злой тоски?

Никто не поймет. Ни одного такого человека нет на всем белом свете.

Как-то под вечер, возвратясь домой, увидел свет в окне кабинета Корнева. Подумал — он поймет.

В приемной комнатушке на месте Лины сидела новая секретарша Зоя Вениаминовна. Она подняла свое неестественной белизны лицо, и ее глубоко вдавленные глаза замаслились.

Из кабинета доносился угрожающий голос Виталия Осиповича и чей-то робкий лепет.

— С кого стружку снимают? — спросил Мишка.

— Агент по снабжению зашел, — ответила Зоя, — сейчас выскочит. Посидите со мной, Миша.

Он сел на скамейку у самой двери. На приглашение Зои сесть поближе он ничего не ответил. Тогда она засмеялась и какой-то игривой, развинченной походкой подошла к нему.

— Посидим — покурим, потоскуем — поскулим, два одиноких человечка.

Выпустив облако дыма, она спросила хрипловатым низким голосом:

— Хочешь, Мишечка, пригрею, тоску разгоню? Я сама, вся как есть, лютой скукой истомленная. — С неожиданной живостью она вдруг прильнула к нему толстой грудью.

Мишка хмуро сказал:

— Не прислоняйся до меня. Войдет еще кто-нибудь. Она тихо засмеялась, но в это время и в самом деле из кабинета расторопно выбежал Факт. Жирное его лицо лоснилось от пота. Рыжеватые редкие волосы потемнели и закрутились в колечки. И весь он был такой распаренный, жаркий, что казалось, над ним витает легкий банный парок.

Отдуваясь, он присел рядом с Зоей и с почтительным восхищением шепотом похвалился:

— Живого все-таки выпустил…

Мишка спросил:

— Дал копоти?

— Не бойся, и тебе хватит.

Мишка вошел в кабинет. Зоя, развинченно дергая плечами, пошла на свое место.

— Самуил Вадимович, достань мне этого парня, — попросила она.

Факт пообещал:

— Этого? Можно. Хотя твердо не обещаю…

Когда Мишка вошел, Виталий Осипович стоял у своего стола в фуражке и застегивал кнопки на планшете.

— А, Михаил! Ну, что у тебя? — рассеянно спросил он.

Мишка понял — пришел он напрасно. Но все же сказал:

— Отпустите меня. Не могу работать.

— Отдышался? Права получил — и до свиданья? А я их у тебя отнять могу. Иди.

— Не нужны мне права.

— Вот как? — Корнев удивленно посмотрел на Мишку, и ни капли сочувствия не было в этом взгляде, одно только удивление.

— На комбинат пойду работать, — сообщил Мишка.

Виталий Осипович, даже не взглянув на него, приказал:

— Не дури. Я лучше тебя знаю, где кому работать. Иди!

И стремительно вышел из кабинета, оставив Мишку одного.

Мишка рывком надел фуражку и вышел на темную улицу…

Как-то в сумерках, возвращаясь с обычным грузом, он догнал человека. Тот начальственно помахал рукой, Мишка затормозил машину и, открыв правую дверцу, угрюмо ждал, пока усядется рядом запоздалый пешеход.

Мишка сразу узнал его. Это был агент по снабжению Самуил Факт. Сняв свою грязную брезентовую кепку, Факт вытер платком вспотевшую лысину и, отдуваясь, начал задавать праздные вопросы: сколько рейсов, куда везет, не держат ли на погрузке-выгрузке.

Слова из его большого рта вылетали натужно и гулко, как пробка из детского пугача. Мишка, не отвечая, вел машину. Факт посмотрел на него и мгновенно умолк, вспомнив кратковременную встречу с этим черномазым шофером и стремительное расставание с ним.

Он поежился, деликатно прижимаясь в уголок, но вскоре понял, что шофер чем-то расстроен, не обращает на своего пассажира никакого внимания, и опасаться, значит, нечего. Предложил:

— Желательно от скуки медведика убить?

Факт привел его в избу, стоящую на околице Край-бора. В просторной комнатке сидела женщина в очень ярком халате. На ее широком, неестественно белом лице ярко выделялись блестящие как мокрый чернослив глаза и красные губы. Мишка узнал новую секретаршу Корнева.

— Зоечка, — сказал Факт, томно растягивая слова и почему-то в нос, — познакомься.

Он что-то шепнул ей, она рассмеялась и, пожимая Мишкину руку своей теплой мягкой ладонью, хрипловатым голосом сказала:

— Вот и хорошо, что пришли. Садитесь, я сейчас… У меня от всех болезней лекарство.

От выпитого вина у Мишки приятно затуманилась голова, но тоска не оставила его. Он сидел на диване, разбросав ноги, и курил. Зоя, глядя своими влажными глазами прямо перед собой, глухим, низким голосом говорила:

— Я про вас, Мишечка, все знаю. У меня было разочарование одно и на всю жизнь. Я с войны столько барахла везла, столько, что вы и представить не можете. А он такой представительный, жгучий брюнет, окончательно в любви объяснился, заговорил мне, дуре, зубы и три чемодана украл.

Факт сказал, стреляя словами:

— Умеет жить. Заметьте, халат какой на ней! Заграничный.

— Нет, как он, гад, три чемодана тащил? — удивленно спрашивала Зоя. — Ведь руки-то две… Вот и верь после этого в любовь?