Не так ли предок мои вольнолюбивый,

Ниспавший светоч ангельских систем,

Проникся вдруг печальностью красивой,—  

Когда, войдя лукавостью в Эдем,

Он поразился блеском мирозданья,

И замер, светел, холоден, и нем.  

О, свет вечерний! Позднее страданье!

Как выступы седых прибрежных скал

Источены повторногтью прилива,

Что столько раз враждебно набегал,—  

В моей душе, где было все красиво,

Изменены заветные черты,

В ней многое как бы ответно криво.  

Из царства вневременной темноты

К нам рвутся извращенные мечтанья,

Во всем величьи дикой наготы.  

Побыть в стихийной вспышке возрастанья,

Глядеть, как пенно высится вода,

Понять, что хаос — утро мирозданья!  

Быть может, не вернется никогда

Вот эта радость дум о необычном,

Хоть ропот волн о них поет всегда.  

И сладко встать высоко над привычным,

Соделаться — велением Судьбы —

К своей судьбе стихийно-безразличным.  

Но что мы можем, бледные рабы!

Набег страстей шатнулся, отступает,

Как войско, вняв отбойный зов трубы.  

Волна, достигши высшего, вскипает,

Меняет цвет зелено-голубой,

Ломается, блестит, и погибает.  

Отпрянул неустойчивый прибой;

Бежит назад в безбрежные пустыни,

Чтоб в новый миг затеять новый бой. 

И так же ветер, с первых дней доныне

Таящийся в горах с их влажной тьмой,

На краткий миг бросает их твердыни,—  

Промчит грозу равниною немой,

Случайно изумит людей циклоном,

И вновь спешит, к ущельям гор, домой.  

А я иным покорствую законам,

По воле изменяться мне нельзя,

Я камень скал, с их вынужденным стоном.  

Во мне блуждают отклики, скользя,

Недвижно я меняюсь, еле зримо,

А если двинусь — гибелью грозя.  

Бледнеет все, бежит неудержимо,

Измены дней отпечатлели след,

Все тени мира здесь проходят мимо,  

Но в смене волн для камня счастья нет.

Закрыв глаза, я слушаю безгласно,

Как гаснет шум смолкающего дня,

В моей душе торжественно и ясно.  

Последний свет закатного огня,

В окно входя цветною полосою,

Ласкательно баюкает меня.  

Опустошенный творческой грозою,

Блаженно стынет нежащийся дух,

Как стебли трав, забытые косою,  

Я весь преображаюсь в чуткий слух,

И внемлю чье-то дальнее рыданье,

И близкое ко мне жужжанье мух.  

Я замер в сладкой дреме ожиданья,

Вот-вот кругом сольется все в одно,

Я в музыке всемирного мечтанья.  

Все то, что во Вселенной рождено,

Куда-то в пропасть мчится по уклонам,

Как мертвый камень падает на дно.  

Один — светло смеясь, другой — со стоном,

Все падают, как звуки с тонких струн,

И мир объят красиво скорбным звоном.  

Я вижу много дальних снежных лун,

Я вижу изумрудные планеты,

По их морям не пенится бурун.  

На них иные призраки и светы.

И я в безмолвном счастьи сознаю,

Что для меня не все созвучья спеты.  

Я радуюсь иному бытию,

Гармонию планет воспринимаю,

И сам — в дворце души своей — пою.  

Просторам звезд ни грани нет, ни краю.

Пространства звонов полны торжеством,

И, все поняв, я смыслы их впиваю.  

Исходный луч в сплетеньи мировом,

Мой разум слит с безбрежностью блаженства,

Поющего о мертвом и живом.  

Да будут пытки! В этом совершенство.

Да будет боль стремлений без конца!

От рабства мглы — до яркого главенства!  

Мы звенья вкруг созвездного кольца,

Прогалины среди ветвей сплетенных,

Мы светотень разумного лица.  

Лучами наших снов освобожденных

Мы тянемся к безмерной Красоте

В морях сознанья, звонких и бездонных.  

Мы каждый миг — и те же и не те,

Великая расторгнута завеса,

Мы быстро мчимся к сказочной черте,—  

Как наши звезды к звездам Геркулеса.