Как вестник твой, крича, перед тобою

Стервятник омерзительный сидит,

Покрытый вместо перьев чешуею.  

В его когтях какой-то зверь хрустит,

Но как ни гнусен вестник твой ужасный,

Ты более чудовищна на вид.  

И оба вы судьбе своей подвластны,

Одна мечта на вас наводит лоск,

Единый гений, жесткий и бесстрастный.  

Как сжат печатью вдавленною воск,

Так лоб у вас, наклонно убегая,

К убийству дух направил, сжавши мозг.  

И ты еще, уродина другая,

Орангутанг и жалкий идиот,

Ты скорчился, в тоске изнемогая.  

Убогий демон, выродок, и скот,

Герой мечты безумного Эдгара,

Зачатой в этом мире в черный год.  

В тебе инстинкт горел огнем пожара,

И ты двух женщин подло умертвил,

Но в цвете крови странная есть чара.  

Тебя нежданный ужас подавил,

И ты бежал на этот Дом Видений,

Беспомощный палач, лишенный сил.  

Вы, дьяволы любовных наслаждений,

Как много в вас отверженной мечты.

Один как ангел, с крыльями… О, гений!  

Зачем в беспутном пире срамоты,

Для сладости обманчивого часа,

Принизился до мелких тварей ты!  

Твое лицо — бесстыдная гримаса,

Ты нагло манишь, высунув язык,—

Усталых ласк приправа и прикраса.  

Ты знаешь, как продлить тягучий миг,

Ты, с холеными женскими руками,

Любовь умом обманывать привык.  

Другой наглец, с кошачьими зрачками,

Над Городом Безумия склонясь,

Всем обликом хохочет над врагами.  

Он гибок, сладострастен, и как раз

В объятьи насмерть с хохотом удавит,

Как змей вкруг тела нежного виясь.  

Еще другой, всего превыше ставит

Блаженство в щель чужую заглянуть,

Глядит, дрожит, и грязный рот слюнявит.  

Еще, с лицом козла, ввалилась грудь,

Глаза глубоко всажены в орбиты,

Сумел он весь в распутстве потонуть.  

Вы разны все, и все вы стройно слиты,

Вы все незримой сетью сплетены,

Равно в семье единой имениты.  

Но всех прекрасней в свите Сатаны,

Слияние ума и лицемерья,

Волшебный образ некоей жены.  

Она венец и вместе с тем преддверье,

Карикатура ей изжитых дум,

Крылатый коршун, выщипавший перья.  

Взамену чувств у ней остался ум,

Она ханжа в отшельнической рясе,

Иссохший монастырский толстосум.  

Застывши в иронической гримасе,

Она как бы блюдет их всех кругом.

Ирония прилична в свинопасе.  

И все они венчают — Божий Дом!

В день четверга, излюбленный у нас,

Затем что это праздник всех могучих,

Мы собрались в предвозвещенный час.  

Луна была сокрыта в дымных тучах,

Возросших как леса и города.

Все ждали тайн и ласк блаженно-жгучих.  

Мы донеслись по воздуху туда,

На кладбище, к уюту усыпленных,

Где люди днем лишь бродят иногда.  

Толпы колдуний, жадных и влюбленных,

Ряды глядящих пристально людей,

Мы были сонмом духов исступленных.  

Один, мудрейший в знании страстей,

Был ярче всех лицом своим прекрасным.

Он был наш царь, любовник всех, и Змей.  

Там были свечи с пламенем неясным,

Одни с зеленовато-голубым,

Другие с бледно-желтым, третьи с красным.  

И все они строили тонкий дым

Кю подходил и им дышал мгновенье,

Тот становился тотчас молодым.  

Там были пляски, игры, превращенья

Людей в животных, и зверей в людей,

Соединенных в счастии внушенья.  

Под блеском тех изменчивых огней,

Напоминавших летнюю зарницу,

Сплетались члены сказочных теней.  

Как будто кто вращал их вереницу,

И женщину всегда ласкал козел,

Мужчина обнимал всегда волчицу.  

Таков закон, иначе произвол,

Особый вид волнующей приправы,

Когда стремится к полу чуждый пол.  

Но вот в сверканьи свеч седые травы

Качнулись, пошатнулись, возросли,

Как души, сладкой полные отравы.  

Неясный месяц выступил вдали

Из дрогнувшего на небе тумана,

И жабы в черных платьях приползли.