Я не был никогда такой, как все.

Я в самом детстве был уже бродяга,

Не мог застыть на узкой полосе.  

Красив лишь тот, в ком дерзкая отвага,

И кто умен, хотя бы ум его —

Ум Ричарда, Мефисто, или Яго.  

Все в этом мире тускло и мертво,

Но ярко себялюбье без зазренья:

Не видеть за собою — никого!  

Я силен жестким холодом презренья,

В пылу страстей я правлю их игрой,

Под веденьем ума  все поле зренья.  

Людишки мошки, славный пестрый рой,

Лови себе светлянок для забавы,

На лад себя возвышенный настрой.  

Люби любовь, лазурь, цветы, и травы,

А если истощишь восторг до дна,

Есть хохот с верным действием отравы.  

Лети-ка прочь, ты в мире не одна,

Противна мне банальность повторений,

Моя душа для жажды создана.  

Не для меня законы, раз я гений.

Тебя я видел, так на что мне ты?

Для творчества мне нужно впечатлений. 

Я знаю только прихоти мечты,

Я все предам для счастья созиданья,

Роскошных измышлений красоты.  

Мне нравится, что в мире есть страданья,

Я их сплетаю в сказочный узор,

Влагаю в сны чужие трепетанья.  

Обманы, сумасшествие, позор,

Безумный ужас — все мне видеть сладко,

Я в пышный смерчь свиваю пыльный сор.  

Смеюсь над детски-женским словом — гадко,

Во мне живет злорадство паука,

В моих глазах — жестокая загадка.  

О, мудрость мирозданья глубока,

Прекрасен вид лучистой паутины,

И даже муха в ней светло-звонка.  

Белейшие цветы растут из тины,

Червонной всех цветов на плахе кровь,

И смерть — сюжет прекрасный для картины.  

Приди — умри — во мне воскреснешь вновь!

В моем сознаньи — дымы дней сожженных,

Остывший чад страстей и слепоты.

Я посещал дома умалишенных,—  

Мне близки их безумные мечты,

Я знаю облик наших заблуждений,

Достигнувших трагической черты.  

Как цепкие побеги тех растений,

Что люди чужеядными зовут,

Я льнул к умам, исполненным видений.  

Вкруг слабых я свивался в жесткий жгут,

Вкруг сильных вился с гибкостью змеиной,

Чтоб тайну их на свой повергнуть суд.  

От змея не укрылся ни единый,

Я понял все, легко коснулся всех,

И мир возник законченной картиной.  

Невинность, ярость, детство, смертный грех,

В немой мольбе ломаемые руки,

Протяжный стон, и чей-то тихий смех,—  

Простор степей с кошмаром желтой скуки,

Оборыши отверженных племен.

Все внешние и внутренние муки,—  

Весь дикий пляс под музыку времен,

Все радости — лишь ткани и узоры,

Чтоб скрыть один непреходящий сон.  

На высшие я поднимался горы,

В глубокие спускался рудники,

Со мной дружили гении и воры.  

Но я не исцелился от тоски,

Поняв, что неизбежно равноценны

И нивы, и бесплодные пески.  

Куда ни кинься, мы повсюду пленны,

Все взвешено на сумрачных весах,

Творцы себя, мы вечны и мгновенны.  

Мы звери — и зверьми внушенный страх,

Мы блески — и гасители пожара,

Мы факелы — и ветер мы впотьмах.  

Но в нас всего сильней ночная чара:

Мы хвалим свет заката, и затем

Двенадцатого с башен ждем удара.  

Создавши сонмы солнечных систем,

Мы смертью населили их планеты,

И сладко нам, что мрак-утайщик нем.  

Во тьме полночной слиты все предметы.

Скорей на шабаш, к бешенству страстей.

Мы дьявольским сиянием одеты.  

Мешок игральных шулерских костей,

Исполненные скрытого злорадства,

Колдуньи, с кликой демонов-людей,  

Спешат найти убогое богатство

Бесплодных ласк, запретную мечту

Обедни черной, полной святотатства.  

И звезды мира гаснут налету,

И тень весов качается незримо

На мировом таинственном посту.  

Все взвешено и все неотвратимо.

Добро и зло два лика тех же дум.

Виденье мира тонет в море дыма.  

Во мгле пустынь свирепствует самум.