Я достал из кармана ключ. Подойдя к двери, она шагнула в сторону, вытянулась и глянула сверху вниз, словно присматривалась, что я сейчас буду делать.

Я отпер замок.

— Так, я вхожу первым. Распахиваем шторы. Включаем кондиционер. Ну и жара... целыми днями.

По выражению лица Кей можно было предположить, как сильно я осунулся. Но строить из себя обессилевшего не стоило. Нарочно произнося слова громко и глуповато, я включил кондиционер и распахнул шторы. Стальная дверь с металлическим грохотом захлопнулась.

— Обед... уже. Может, поедим холодной лапши? Я купил сразу ящик сублимированной. Ветчина, огурцы и яйца есть.

Распространяясь о еде, я встал на стул, как на подставку, и регулировал жалюзи кондиционера. Вдруг Кей приблизилась, коснулась моих ног и обняла меня снизу за талию.

— Зачем ты ездил? Зачем нарушил обещание? — спросила она, как бы упрекая меня.

Я колебался, подыскивая нужные слова, но врать не хотелось.

— Хотел попрощаться. Не мог же я так просто вдруг перестать к ним ездить.

— Ну и как, попрощался?

Я улыбнулся с высоты стула.

— Отпусти, я сойду вниз.

Но она не отпускала.

— Простился?

— Ты как моя мать.

— Не увиливай. Ты сказал, что больше не сможешь приезжать?

— Не смог.

— Что?

— Ни отец, ни мать ничего такого не делают. Ровным счетом ничего такого, из-за чего сын бы мог им сказать: мы больше не увидимся.

Кей отстранилась.

— Спускайся.

— Не мог сказать, и все тут.

Я слез.

— Иди за мной, — сильным взглядом поманила меня Кей.

— Куда?

Кей нетерпеливо приблизилась ко мне, схватила за правую руку и махом потянула, словно за канат, к ванной. Открыла дверь, включила свет. Мы опять стояли рядом перед зеркалом.

— Видно?

— Видно.

— Что видно?

Мое отражение в зеркале не вызывало беспокойства.

— Я бодр. И выгляжу вполне неплохо.

— Помогите! — вдруг схватила меня за шею Кей. — Спасите. Спасите этого человека! Прошу вас. Спасите!

Зачем было просить о помощи для меня? Пожалуй, Кей — тоже атеистка. Однако взывает же к кому-то. Чтобы меня спасли. Чему-то молится. Я не знал, как отреагировать. Меня удивило, что есть люди, которые могут так молиться за других.

— Прошу, — говорила Кей мне в самое ухо, — сделай что-нибудь, ну, сделай же что-нибудь.

И плакала — и молилась, вся в слезах.

Вдруг я почувствовал, как во мне снова пробудилась любовь к ней. Я крепко ее обнял.

— Спасибо тебе, — сказал я.

Кей не ответила — только пуще прежнего взывала к кому-то о помощи.

— Спасите этого человека. Прошу.

Она ухватилась за меня и не отлипала.

И вдруг я почувствовал, что меня стремительно одолевает усталость. Кей показалась такой тяжелой, что я не мог устоять на ногах.

— Извини... — Я пошатнулся. — Я как-то внезапно очень сильно устал...

Ноги ослабли так, что я не мог больше обнимать Кей. Словно подкошенный, я рухнул на пол ванной. Дыхание сперло.

— Что с тобой? — тут же спросила Кей.

— Не знаю... Какая-то жуткая усталость навалилась.

— Посмотри в зеркало.

«О чем ты?» — мелькнуло у меня в голове. Было тяжко даже голову приподнять.

— Может, и тебе видно будет. Ну — посмотри в зеркало.

Что там должно быть видно? Я даже глаз толком открыть не мог. Очень хотелось лечь и не вставать.

— Смотри в зеркало.

Кей схватила меня за руку и попыталась поднять.

— Бесполезно.

— Смотри в зеркало!

С большим трудом, но я попытался поднять голову. Кей что было сил тянула меня обеими руками, чтобы я мог увидеть свое отражение.

Я приподнялся и сквозь пелену усталости посмотрел в зеркало. Оттуда на меня смотрел старик. Я вздрогнул от испуга. Это был я.

Глаза впали, щеки ввалились. Вернее даже не я, а какой-то бледно-сизый призрак.

— А-а-а, — застонал я. Но голос был тонким, и получилось нечто вроде тяжкого вздоха. — А-а-ах!..

Ползком я выбрался из ванной и лег на пол в гостиной. На большее сил уже не осталось.

Кей, словно пытаясь меня защитить, улеглась рядом. Я закрыл глаза и ощутил легкую дрожь. Страх отдавался спазмами в желудке. Мысль о смерти в угоду родителям улетучилась. Взывая к всевышнему, в душе я повторял: «Наму амида буцу, наму амида буду, наму амида буцу»[17].

Слабость отступила примерно через час.

Вернулись силы. Совсем недавно я не мог даже приподняться, а теперь невероятная энергия заструилась к самым кончикам пальцев.

Я открыл глаза, присмотрелся к рукам. От бледных и костлявых палочек, лишенных плоти, не осталось и следа — я видел свои привычные руки. Била ключом сила, не давая мне спокойно сидеть на месте.

Я медленно поднялся.

— Как ты себя чувствуешь? — с тревогой в голосе спросила Кей.

— Странно. Я опять в полном порядке. Что, лицо по-прежнему ужасное?

Кей кивнула.

— Сам я уже этого не ощущаю. Хочется бегать.

В глазах Кей застыл ужас. И было от чего. Я похож на призрак, и при этом хочу бегать. Без сомнения, меня поддерживает какая-то сила — видимо, из мира отца и матери.

— Что же нам делать? — Кей смотрела на меня с мольбой.

— Если тебе не страшно, побудь со мной.

— Брось нести чепуху.

— Угу.

Она была права. Я стеснялся человека, который меня обнимал, молился, лежал рядом со мной на полу. Однако я помнил, как в зеркале отражались моя бледность, мое истощенное лицо — и с восхищением понимал, чего ей стоит без отвращения быть рядом, обнимать меня. Мужчину на пятнадцать лет себя старше. Будь я на месте Кей, наверняка бы выскочил отсюда с истошным воплем. Другое дело, если бы нас связывали долгие годы совместной жизни. А тут — знакомы без году неделя, но как же она беспокоится обо мне. От всей души. Такое ощущение, будто меня переспорили. Я был слишком плохого мнения о людях. И о женщинах в том числе.

— Спасибо, — сказал я. Однако на Кей не смотрел. По правде говоря, я должен был сейчас ей улыбнуться и в следующий миг заключить в объятия, но если я с таким лицом буду еще и улыбаться, пожалуй, ей станет еще противнее.

— Что-то есть хочется...

— Сейчас что-нибудь приготовлю.

Кей поднялась и пошла на кухню.

Я был полон сил настолько, что готовкой хотел заняться сам, но решил, что к подруге сейчас лучше не приближаться.

Пообедав, мы пили кофе. Пробило два часа. Все это время мы вели самые разные беседы.

Кей считала, что жизнь сценариста должна проходить интересней. Есть и такие, отвечал я, но в целом писательство требует одиночества. У американца Пола Теру есть один рассказ о лондонских коллегах: при всей их кажущейся светскости каждый из них по отдельности настолько одинок — до комизма. Я не насмехаюсь над одиночеством, к тому же мне совсем не в тягость быть одному.

— Правда? — спросила Кей.

— Но я хочу, чтобы ты была рядом. Я тебе этим так обязан.

Да, так и есть. Хотя на самом деле не такой я и стойкий перед одиночеством. Избавился от пут семьи, мечтал, чтобы меня оставили в покое, а, расставшись, только ослаб. Я не отдавал себе в этом отчета, но, возможно, это мое одиночество подняло отца и мать из могилы.

Когда разговор коснулся родителей, кофейные чашки уже были пусты.

Кей умолкла.

Я тоже. Все это время размышлял, как мне быть. Говорил на другие темы, а сам пытался найти выход из тупика.

На дороге раздался долгий визг тормозов — будто кто-то пронзительно завопил. Я поднял глаза, ожидая неминуемого столкновения. Повернула голову и Кей.

Но до удара дело не дошло, и вновь привычно зашуршали шины.

— Сегодня вечером...

— Что?

— ... хочу съездить еще раз.

— Ты умрешь.

— Так или иначе.

— Думаешь?

— Ты видишь, что эта рука исхудала, а я этого не вижу. Думаешь, если я перестану ездить, на этом все закончится?

— Повремени, а? Ты ослаб. Продолжайся так, тебе — конец.