Литмир - Электронная Библиотека

Глава 3

В следующий раз я встретился с нею спустя два дня.

После обеда накрапывал дождь. Я собрался на телевидение и спустился в холл, а она только что вошла с улицы.

В одной руке она держала зонтик, в другой — сумочку и три пухлых пакета с покупками. Заметила меня.

— Добрый день, — начал я. По-прежнему чувствуя себя виновным.

— Извините, — сказала она тонким голоском, склонила голову и добавила: — Той ночью я наговорила глупостей.

Когда женщина вновь посмотрела на меня, в ее глазах читалось смущение. Она показалась мне красивее, чем раньше.

— Я тоже был не в себе.

— Помешала вашей срочной работе.

— Ничего. Если вы не против, заходите — чего-нибудь выпьем.

— Спасибо.

Мы попрощались и расстались.

Из полиэтиленового пакета выглядывала зелень.

Я немного успокоился, но на душе по-прежнему было тяжко. Прошлой ночью в одиннадцатом часу я вышел на улицу проверить, горит ли свет на третьем этаже. Накрапывал дождик. На пятом, третьем и первом этажах светилось по одному окну, но силуэтов людей я не заметил.

«Свет еще ни о чем не говорит, — подумал я. — Умри человек в одиночестве — и он будет продолжать гореть».

Дождь припустил сильнее, но я продолжал следить за окном еще какое-то время. В конце концов так ни с чем и вернулся к себе. В голову лезли разные мысли о женском одиночестве.

А тут — грубая реальность: пакет с зеленью. «Вот оно как», — ухмыльнулся я, направляясь к станции. Так просто люди не умирают.

Затем настал тот день.

Было начало августа.

Я почти никуда не выходил — ни на вечеринки, ни просто выпить в бар. Знакомых у меня и так было немного, а после развода и визита Мамии я вообще, как мне кажется, стал недолюбливать людей.

Тогда, в холле, я пригласил женщину как-нибудь выпить, но до сих пор у меня такого настроения не возникало. Женщина в свою очередь так ничего мне и не ответила. Вообще подобные фразы — нечто вроде приветствия. В мире телевидения раздавать подобные приглашения и обещания легко, как дышать, и никто не воспринимает их всерьез.

«Давай как-нибудь выпьем, забыв о работе...» «Ради твоего произведения я в любой момент готов отказаться от всего остального...» «Если так будет продолжаться, конец японским телесериалам; я всерьез хочу поработать с тобой... как-нибудь...» «Слышь, почему ты меня не используешь? Разве? В смысле, в прошлый раз? Ах да, точно. Действительно, была твоя вещь. Извини, как я могла ошибиться. Признаться, она мне понравилась. Ничего подобного не встречала за все время работы на телевидении... »

За восемнадцать лет сочинительства я научился определять истину этих слов.

Но та женщина — не с телевидения, это правда. Правда, она — обычный житель большого города. Вряд ли никогда в своей жизни не сталкивается с банальными пустыми фразами. Кстати, о чем с ней говорить, если придет? Выслушивать ее историю жизни и сочувствовать судьбе как-то не хотелось. Переспать с ней? Если без продолжения — куда ни шло, но все могло зайти далеко, а этого мне никак не хотелось.

Так... тот день. Начало августа. Если быть точным — четвертое число. Я выбирал галстук в универмаге на Гиндзе.

В подарок. Продавщица лет тридцати выложила передо мной пять галстуков, но все показались мне блеклыми.

— Вы говорили, лет сорока?..

— Да, около пятидесяти.

— Надеюсь, эти поярче будут. — Она ловко подхватила и выложила передо мной еще четыре-пять. На этот раз все — таких расцветок, что люди шарахаться будут.

— Что-нибудь среднее.

Но что это — «среднее», продавщица уловить не могла.

— Например, какого плана?..

— Не такой скромный, но и не броский. — При этом я, блуждая взглядом по витрине, понимал, что несу чушь. Требовал того, чего нет в природе.

Размышляя, как жить со своей новой свободой, я не мог придать мыслям форму, и при этом понимал сейчас, что мне блеклость не по душе, яркость бросается в глаза... А ничего «среднего» просто не бывает.

В конце концов, осознавая всю бесполезность покупки, выбрал один галстук — с оранжевыми, желтыми и зелеными узорами на бежевом фоне — и вышел на улицу.

Я ненавидел покупать что-нибудь «в подарок». Но тут не сдержался и в таком возрасте приобрел себе на день рождения галстук. Даже в молодости до такого не додумывался. Выходит, стал сентиментален. Людям стыдно признаться.

Вот... Как просторен становится мир, когда едешь за границу и понимаешь местный язык. Свободно заговариваешь с людьми, убалтываешь женщин...

Однако вот язык освоен, и ни разговоры с людьми, ни болтовня с женщинами уже не получаются. Только понимаешь, что и шагу не можешь ступить за пределы своей натуры. Никаких просторов перед разведенным мужчиной сорока с лишним лет быть не может. Но все же про себя я тихо сказал: «Однако...» Был вечер. Я из последних сил плелся домой по городу самого утра утонувшему в привычной летней духоте. Вернусь домой, приму душ, поработаю в прохладе два-три часа — на завтра останется меньше. Потом завалюсь на диван и со стаканом виски посмотрю кассету Феллини. Ну, то есть — все как вчера.

А разве не хочется мне сделать что-нибудь эдакое? Все-таки день рождения...

Я понимал, что из этого уныния необходимо вырваться. Начать новую жизнь. Дарить самому себе галстуки — хуже некуда.

И тут я остановился.

Показалось или я впрямь что-то увидел?

Вход в метро.

Станция Гиндза. Над лестницей в подземелье висит указатель двух направлений этой линии: «Сибуя, Омотэ-Сандо» и «Асакуса, Уэно».

«Асакуса»! Меня остановило слово «Асакуса». Давненько оно не попадалось мне на глаза.

Я оттуда родом.

А что, если съездить? И с этой внезапной мыслью я сбежал по ступенькам. Сколько лет я там уже не был? Больше десяти?

Я родился в 1939-м в квартале Таварамати. Отец мой был мастером суси, мать ему помогала. Отца дважды забирали в солдаты: до и после моего рождения. Мать незадолго до поражения в войне уехала со мной на время в Тотиги[4] — в деревню к своим родителям. Закончилась война, отец в 46-м вернулся с Филиппин, и мы втроем опять поселились в Асакуса. Сваливая в кипящую кастрюлю все съедобное, варили «витаминный суп» и торговали им на черном рынке. Я еще учился в начальной школе и тоже им помогал. Помню, как мать для «наваристости» разводила в воде муку, а затем раскладывала по тарелкам готовую еду из огромного чана. В клубах пара мать казалась молодой.

В пятидесятом разразилась Корейская война. В ту пору отец наконец-то вернулся к своему ремеслу — снова стал делать суси. Ресторанчик располагался в самом центре Токио — на Нихомбаси, но мы продолжали снимать комнату в Асакуса. И отец, и мать любили этот район. Наша квартира располагалась на втором этаже лавки жестянщика, прямо за токийским храмом Хонгандзи[5].

Там мать ждала второго ребенка.

Но я так и не узнал, братик это или сестренка. В январе следующего года мать ехала на багажнике отцовского велосипеда, и обоих сбила машина. Скончались на месте. На улице перед Международным театром. Что за машина, так и не выяснили.

«То был джип оккупационных войск. Вот полиция и бездействовала», — позже говорил в сердцах мой дядька из Нагои. Тогда же я узнал, что машина была черного цвета.

Меня, двенадцатилетнего, отправили на родину отца — в деревню префектуры Айти[6], где я поселился с овдовевшим дедом. Крестьянин, однако земли немного, урожая на продажу нет — только бы самим прокормиться. Дед меня жалел и работать почти не заставлял. Но я сам стал деревенским пацаном. Чтобы выжить в местной школе, пришлось поскорее смыть с себя запах столицы.

Когда я учился в предпоследнем классе, дед умер, и я опять остался один. Землю деда продал дядька из Нагои, у которого я затем жил последние полтора года до выпуска.

вернуться

4

Тотиги — префектура в 100 км к северу от Токио.

вернуться

5

Храм Хонгандзи — один из самых значимых буддистских храмов в Токио.

вернуться

6

Город Нагая — центр префектуры Айти.

4
{"b":"98588","o":1}