Кей будто прочла мои мысли — в ее глазах промелькнула усмешка.

— А ты как хотел, дурашка?

Однако увлекать за собой в могилу человека только за то, что он отказался с тобой выпить, — это уж слишком... Хотя жизнь — такая штука... Чего в ней не бывает...

Спина уперлась в стену. Дальше отступать некуда.

— Ладно, живи, — сказали глаза Кей. На самом деле произнесли это губы, но под ее натиском я видел одни только глаза. — Береги свою ничтожную жизнь.

Что, не хочешь «взять меня в попутчики»?

— Не то что не хочу, — ответили глаза, — не могу. Когда ты вышел в коридор, твое сердце было уже далеко. Далеко, хотя ты так красиво обещал мне, что мы будем жить вместе.

Сам я того не ощущал, но если вдуматься... пожалуй, так оно и было.

Вот, значит, как: не открывал бы я ей душу, и она не могла бы отнимать у меня жизнь. Хотя кому ведомы законы потустороннего мира?

— Я не стану тебя убивать, но знай, что я тебя нисколько не любила.

У меня закружилась голова.

И вдруг Кей начала постепенно удаляться. Так же, как и пришла, — но теперь она словно бы скользила спиной вперед. И если сюда она продвигалась шаг за шагом, то обратно вмиг отстранилась метра на четыре. Похоже, она возвращалась...

Затем на ее груди что-то шевельнулось.

На белой сорочке проступило черное пятно. Нет — не черное. Красное. По чистой ткани расплывалась краснота. Свежая кровь. Из груди — этого запретного для меня места на теле Кей — словно живое существо, струилась красивая алая кровь.

Она стекала потоками по длинным складкам одежды, била пульсом и растекалась по полу.

Я посмотрел ей в глаза.

Кей стояла, как бы силой одной только злой воли пытаясь совладать с кровотечением.

Затем силуэт ее стал меркнуть.

Так же, как и у родителей. Только быстро. Вот она уже стала полупрозрачной. Еще немного — и остался лишь мысленный образ, легкая тень на сетчатке, контуры воспоминания... Продержались недолго, словно летнее марево, и бесследно исчезли.

Остался лишь мрачный коридор седьмого этажа.

И ни капли крови на полу.

Я услышал, как Мамия глубоко вдохнул.

Сам я не шевелился.

Мне казалось, что в глазах Кей я успел заметить грусть и печаль разлуки. И это после всего, что она натворила... О моя неискоренимая сентиментальность...

Три следующие недели я провел в больнице Комадзава. Я до крайности исхудал, заметно поседел и посадил зрение. Целыми днями я лежал под капельницей. Затем пошел на поправку, но до конца так и не восстановился.

За пять дней до выписки примерил брюки и обнаружил, что ремень теперь нужно затягивать на две дырочки дальше. Воротник болтался, с лица сошел здоровый блеск.

— Глядишь, так у тебя и нравственность появится... — подбадривали меня.

Мне было уже не до сериала. Продюсер, видя мое состояние, вынужден был для второй серии нанять молодого сценариста. Он не хотел меня наказывать, но работа есть работа.

— Молодой, но для такого материала, наоборот, может, он подходит лучше. Ничего личного, конечно... — неуклюже извинялся режиссер. На что тут обижаться — я же сам их подвел.

Выписавшись в середине сентября, я заботами Мамии поселился в квартире на Кёдо[27]. Просторнее прежней, но примерно за ту же плату. Он, Аяко и сын меня и перевезли.

В первый же вечер после выписки я позвонил прежней жене — поблагодарить за помощь. Хотелось и сыну сказать спасибо.

— Скажи сам. Он здорово потрудился. — В трубке послышалось, как она зовет Сигэки. Перед глазами стоял мой бывший дом.

Сын в лоб поинтересовался:

— Ну как?

— Порядок.

— А-а...

— Намаялись с переездом?

— Да нет.

Он говорил, как обычно, кратко, но стремления поскорее прекратить разговор не чувствовалось. Живем порознь — вот у него и отлегло. Я уловил перемену и предложил:

— Как-нибудь вместе поужинаем?

Перед ответом повисла коротка пауза:

— Как-нибудь.

Что поделаешь... Хотя бы так.

В Асакуса мы поехали с Мамией через два дня.

— Ты серьезно хочешь? — обеспокоенно поинтересовался он.

Но я все пережил еще в больнице. Ни родители, ни Кей больше не появятся.

Мы вышли на станции метро Таварамати и пошли по Международной улице. Я еще раз пожалел об уходящем лете. Теперь даже под облаком смога чувствовалось дыхание осени. А у прохожих даже походка в жару иная. В это лето канули и отец, и мать, и Кей.

— Харада-сан, — серьезно обратился ко мне Мамия.

— Что?

— Ты ведь еще в больнице говорил, что хочешь приехать сюда?

— Да.

— Извини, что не сказал сразу, но... Четыре дня назад я съездил сюда на разведку.

— Вот как?

— Просто подумал, что так будет лучше.

— И что?

— Там было пусто.

Сердце сжалось от одиночества. Словно я безмолвно падал в глубокую пропасть.

— Твой старый дом сломали еще в мае, скоро снесут и соседние. Там будет офисное здание.

— Говоришь, с мая пустырь?

— Да.

Мы свернули с улицы влево, прошли по торговым рядам, к которым примыкал мой родной проулок. Виденный-перевиденный пейзаж... Но стоило свернуть в проулок, как и говорил Мамия, — ни дома, ни железной лестницы. Заросший бурьяном пустой клочок земли, казалось, позабыли в кольце боковых и задних фасадов соседних домов. И только густая трава посреди городского квартала напоминала о внезапной встрече с потусторонним миром.

— Ты говорил, самая дальняя квартира?

— Да.

— Видимо, где-то здесь. Я немного проредил... — сказал Мамия, первым ступив на этот участок.

Трава высилась по пояс — местами уже скошенная, местами лишь примятая. Выглядела она грязной и замученной после долгого изнурительного лета. Под ногами валялись какие-то обломки и пустые банки.

— Мне показалось, что это тут, — остановившись, сказал Мамия. Как точно он рассчитал: место квартиры родителей было расчищено от травы, и вместо надгробий лежали два камня. — Нашел их поблизости.

— Правда, на втором этаже, но вроде бы все верно. Как точно ты понял по моему рассказу.

Из бумажного пакета Мамия достал газетный сверток.

— Я принес благовония и подставку.

— Я тоже.

— Надо было только тебе.

— Ладно. Поставим в ряд. Давай, ты тоже.

Я развязал фуросики[28], достал благовония и маленький букетик хризантем. Настоящая могила родителей — в префектуре Айти. Я не был там уже два года.

Я поджег благовония, помахал ими и свел вместе ладони. Мамия сделал то же самое.

Когда приеду сюда в следующий раз, надо будет привезти палочки. Те палочки, которыми в тот день ели родители. Сожгу, помолюсь... Отец, мама, у меня опять есть повод сюда приехать.

— Извини, что в таком месте, — начал Мамия, — но в начале следующего года я собираюсь сделать Аяко предложение.

— Вот как?

— Тебе, наверное, это неприятно слышать.

— Да нет. Сначала я считал, что вы меня предали, а сейчас — буду рад, если у вас все сложится.

— Получится у нас опять поработать вместе, как ты считаешь?

— Как раз об этом я и хотел поговорить.

— Непременно поработаем — мы такое сотворим...

— Что касается этого случая, — сказал я. — Признаться, я от тебя не ожидал. Спасибо за все.

— Просто ты мне нравишься. Вот и с твоей женой у меня хорошие отношения.

— Слишком хорошие, не находишь? Ладно, береги ее.

— Она — отличный человек. Я даже начал подумывать после вашего развода, что ты рехнулся.

— Я считаю, что рехнулся как раз ты. Если хочешь быть с ней.

— Может, ты и прав. Все мы сходим с ума по-своему. В том доме ты видел невероятное, а когда все пропало, не осталось даже следов крови. Выходит, это все неправда. Я точно это знаю. Просто вы все сходили с ума.

— Ты серьезно?

— Ладно, забудем. Иначе никакой жизни. Что я, по-твоему, — сумасшедший? И старайся не упоминать родителей. Мы все сходим с ума...