— С чего ты взял?

Дураку понятно, что он уже с нею разговаривал. Сам же сказал, что они виделись. Мол, как отношения с сыном, то да сё? Выходит, она меня ободрала, как могла, утаивая связь с мужчиной.

Ладно, канючить — последнее дело. Злись не злись, в душе останется осадок. Я же не мог сказать, что разгадал их грязную затею.

— Спасибо тебе за все, — сказал Мамия.

— Тебе тоже.

Еле сдерживаясь, я нес какую-то чушь.

— Извини. — Мамия склонил голову и продолжил, словно сейчас заплачет: — Я не могу больше здесь оставаться.

Ну мыльная опера да и только. Как мы старались снимать поменьше таких...

Однако Мамия существовал по ту сторону телеэкрана. Он встал, извинился еще раз и низко поклонился.

— Желаю тебе успехов.

Я тоже ляпнул какую-то нелепость. Ведь и я живу на его стороне, в том же мире сериалов.

— Если можешь, прости.

Мамия опрометью устремился к двери.

Все по законам жанра. Вот он обувается. Сейчас закончит, выпрямится и начнет ломать комедию, силясь что-нибудь сказать на прощание. Но его переполнили чувства и он, не в силах выдавить из себя ни слова, лишь извинился и, будто вырываясь из плена собственных эмоций, распахнул дверь. Стиль того мира, который мы с ним пытались сломать.

Мамия проделал все по его канонам прямо у меня на глазах. Я стоял и смотрел.

Дверь захлопнулась.

Поэтому в ту ночь, а именно — в двадцать четыре минуты одиннадцатого — я не испытывал желания ни с кем видеться.

Когда в дверь позвонили, комната была в том же состоянии, что и накануне: я не стал ни бить стакан, из которого пил Мамия, ни готовить еду и, разумеется, ужинать, а, завалившись на постель в шеститатамной[2] комнатке — единственной помимо гостиной-кабинета, — слушал радио.

Раздался звонок в дверь. Я посмотрел на часы — десять двадцать четыре. Интересно, кто бы это мог быть? Вряд ли кто-нибудь с моей студии. Всякого рода торговцы внутрь здания не проникнут — парадная дверь на замке. Иногда они пытаются заскочить вслед за жильцами, но, как правило, дальше внутренней двери с домофоном не попадают. Так что едва ли кто-то из них. Естественно, об этой квартире знает немало людей, но почти никто без предупреждения не заходит. Если же это та, недавняя моя женщина... нет, судя по моим последним ощущениям, вернуться она не должна. Да и в постели она меня уже не устраивала.

— Кто там?

— Извините, — раздался женский голос. Незнакомый.

— Что вы хотели?

— Я стою у вас под дверью — я из этого же дома.

Она знала, что по одному звонку нельзя понять, откуда он сделан — с улицы или из коридора.

— Подождите.

Я неохотно побрел к двери. Не хотелось слышать ни о каких пожертвованиях, акциях протеста или сборах подписей. Как она там сказала: из этого же дома?

Голос молодой, но это меня скорее смущало. Делать нечего.

Я открыл дверь.

Женщина, которую несколько дней назад я видел в холле.

— Не помешала? — В каком-то халатике из светло-зеленого хлопка с узором крупных цветов. Конечно, помешала — но сказать такое вслух я не мог.

— Вам чего?

Лицо какое-то белое. Для домашней одежды уж очень толстый слой грима, подумал я.

— Вы, наверное, знаете, да? — Таким голосом пересказывают сплетни.

— Знаю что?

— Что примерно в это время, — женщина потупилась, — почти каждый вечер во всем здании остаемся только мы с вами?

От ее слов меня как-то кольнуло — почти неощутимо, словно комар опустился на руку. Разве не естественно запереться на два замка, зная, что в доме больше никого нет?

— Нет, — ответил я. Таким тоном, будто мне все равно.

Женщина опустила голову. Было видно — она пытается как-то перебороть отчужденность в моем голосе. В другой бы раз я, перескакивая со слова на слово, наговорил ей всяких любезностей. Но в тот вечер я был жесток. Стоял и молчал.

— Вот... и все, — грустно промолвила женщина. Затем протянула бутылку в бумажном пакете. — Хотела в честь знакомства... — Прозвучало это как насмешка над собой. И тут же скороговоркой, как бы оправдываясь, она добавила: — Шампанское. — Голос ее повеселел. — Я открыла, но одна всю не выпью. Вот и подумала предложить. Извините. А то к утру оно выдохнется, — чудно засмеялась она.

— Спасибо, но... — Я попытался состряпать улыбку, однако лицо словно окаменело.

— Я не в смысле — праздновать... — Похоже, дамочка навеселе. — Мне подарили это шампанское два года назад. А тут захотелось выпить, поставила в холодильник, сегодня открыла. Пьяная, да? Я быстро пьянею. Примерно с трети. Если бы его не было, не решилась бы. Можно?

— Что?

— Войти.

Не хотелось. Не то чтобы она некрасивая. Просто беззастенчивость, с которой она обронила эту фразу, казалась в ту ночь неуместной.

— Что, нельзя? — с легким надрывом спросила женщина после небольшого замешательства. — Жаль. Сегодня... я одна... но стало так невыносимо... Долго сомневалась, и вот — пришла. Нас же в таком большом здании всего двое. Страшно. Я — с третьего. Если хотите, можно ко мне.

Похоже, она перепила.

— У меня срочная работа.

Я разозлился. Вот стерва! Нет, не эта, а та, что еще недавно была моей женой.

— Вы работаете?

— Да.

— Что, до сих пор?

— Да, срочное дело.

Восемьдесят три цубо[3] земли, двухэтажному деревянному дому всего шесть лет... Прихватив переоформленные на ее имя акции и вклады, моя бывшая сделала на глазах судьи мину: «Ты хочешь покончить с этим раз и навсегда? Пожалуйста. Денег на обучение сына не нужно». И за всем этим явно стоял Мамия.

— Вот как? — кивнула стоявшая передо мной женщина.

— Что?

— Работаете? Жаль.

— Да вот.

— Извините.

— Ничего.

Я потянулся к дверной ручке.

— Так, да?

Она собралась было оставить мне бутылку с шампанским, но я закрыл дверь. Как на соседку ни смотрел, сердце нисколько не екнуло: я слишком злился на Аяко и Мамию. И я лязгнул замком.

Вернувшись в постель, я опять включил радио.

Затем постепенно мне стало не по себе.

Зря я так с ней поступил. Видимо, ей в самом деле неважно, раз она ко мне пришла. Или просто показалось? А ей — не зазорно было идти? Хотя нет — говорила, что долго колебалась. Ну ее. А если что случится? Какая-нибудь нелепая смерть от депрессии. Глупости. Она не умрет. Не такой у нее вид.

Я снова открыл дверь.

В коридоре женщины не оказалось.

Я прислушался, но кроме привычного шума машин ничего не услышал.

В конце концов, мне сейчас не до чужих. Не до кого. «Ну вот, нашел себе оправдание», — безвольно подумал я и вернулся в комнату.

Не спалось. Выпил виски.

Где-то в глубине сознания я, конечно, беспокоился о женщине, но потом, захмелев, принялся отражать удары судьбы с двух фронтов — от бывшей жены и Мамии.

Рассвело... Постепенно здание стали наполнять звуки: то там, то тут шаркала обувь, хлопали двери, раздавались звонки, голоса людей. Бесцеремонное присутствие людей, устроивших себе офисы в этих квартирах, проникло вплоть до соседней комнаты. Когда я очнулся, близился полдень. Несколько раз проскользнула мысль проверить, все ли в порядке с той женщиной, но я так и не собрался с духом.