В то утро я находился на наблюдательном пункте. Моя батарея миномётов была придана пехотинцам. Впереди протекала Шпрее. Ночью поступил приказ форсировать реку.

Когда наши героические пехотинцы с возгласами "Даёшь Берлин!" кинулись в реку, немцы открыли убийственный огонь. Сотни снарядов и мин вздымали на реке фонтаны, но ничто не могло остановить наших .героев. Вот первые храбрецы уже на том берегу, вот их накапливается всё больше и больше, какая-то группа уже ворвалась в ближний дом…

Наблюдая за противоположным берегом, мы заметили, что с одного чердака бьёт по нашей пехоте зенитная пушка. Дом этот отстоял от берега метрах в шестистах, и накрыть пушку точным огнём миномётов не представляло труда, но это было рискованно. Наши бойцы уже закреплялись на берегу, и поблизости этого дома, если не в нём самом, могли оказаться свои. Всё же мы быстро подготовили данные и даже сделали пристрелку. Я уже готов был подать команду "Огонь", как вдруг вражеская пушка смолкла. Это нас озадачило: что бы это могло быть? Возможно, что это просто хитрость: немцы ждут, чтобы наша пехота подошла поближе, и тогда они расстреляют её в упор.

И в самом деле, спустя несколько минут, пушка на чердаке снова заговорила. Только что это? Снаряды ложатся не там, где действуют наши пехотинцы, а там, где ещё немцы!..

Я раздумывал, не зная, что делать, когда меня вызвал к телефону командир батальона. Смеясь, он говорит в трубку:

– Вы не вздумайте накрыть нашу пушку…

– Как нашу? – удивленно спрашиваю. – Ведь это же немецкая!

– Правильно, – говорит комбат, – была немецкой, а стала советской…

И лишь после боя я узнал, что произошло. Взвод нашей пехоты окружил дом, с чердака которого действовала немецкая пушка. Старшина Белкин с ручным пулемётом пробрался на чердак. Там группа немецких солдат, переодетых в гражданское платье, орудовала у пушки. Немцы не успели опомниться, как Белкин быстро расправился с ними. Затем старшина, не дожидаясь, пока к нему подойдут на подмогу товарищи, развернул пушку, выбил черепицу в противоположной стороне крыши и стал стрелять по немцам.

Так и не пришлось накрыть из миномётов обнаруженную нами немецкую пушку…

Перед батальоном последняя преграда, которая отделяет его от центра Берлина, – река Шпрее.

Ночью, под прикрытием темноты, бесшумно подтянули к берегу два катера. Отделение старшего сержанта Шкурко первым занимает места. Стоящий у штурвала моряк-балтиец, увидев в руках Шкурко развёрнутое знамя, шопотом говорит ему:

– Я вас в один миг на тот берег доставлю.

Когда первый катер достиг уже середины реки, немцы открыли по нему огонь. Пуля ранила Шкурко, но он только крепче сжал обеими руками древко знамени.

Толчок в берег – и солдаты соскакивают прямо в воду. Вот заработал ручной пулемёт, застрочили автоматы, и пока батальон переправляется через реку, горсточка бойцов, водрузивших знамя над зданием водной станции, расширяет маленький плацдарм до двухсот метров по фронту и на сто метров в глубину.

Безуспешной оказалась предпринятая на рассвете попытка противника сбросить нас в воду, – батальон ворвался в центр Берлина. Над городом стоят столбы пламени; зарево освещает путь батальону. Не отставая от пехоты, идут танки и артиллерия. Чёрные от копоти танкисты с уважением глядят вслед Шкурко, перебегающему от здания к зданию со знаменем в руках.

Наши сапёры наводили переправу, чтобы пропустить на тот берег танки, самоходки, машины с боеприпасами.

Немцы вели огонь по участку переправы. Каждые 3-5 минут разрывался снаряд, а с чердаков дальних зданий вёлся обстрел берега из крупнокалиберных пулемётов.

Когда я подъехал к реке, дорога была запружена боевыми машинами, ожидающими переправы- Самоходчики и танкисты подняли меня насмех:

– Тебя ещё здесь нехватало! Долго придётся твоему борщу дожидаться переправы, закиснет.

Конечно, я и сам понимал, что мою кухню пропустят на противоположный берег в последнюю очередь. Коль так, значит, не на переправу надо надеяться, а на самого себя.

Вместе со своим помощником ефрейтором Горюновым я связал пару шпал, спустил их в воду и погрузил на шпалы термосы с пищей. Переправившись вплавь на тот берег, я добрался до миномётчиков. Командир роты старший лейтенант Корнюшин, увидев меня, удивился:

– Как ты сюда попал, ведь переправа еще не наведена?

– Так же, как и вы, – ответил я. – Мое дело такое, надо людей кормить.

Мутные воды Шпрее напомнили мне русскую реку Ловать. На берегу этой реки у города Старая Русса в июле 1941 года ко мне обратилась кудрявая шестнадцатилетняя девушка, очень напутанная тем, что мы отступаем.

– Товарищ сержант, что же это будет? – спросила она. Я спросил, как её звать. Она сказала:

– Надя.

Я стал перед ней, как солдат перед командиром, и сказал:

– Не беспокойтесь, Надя, всё будет в порядке, мы будем в Берлине. Она посмотрела на меня недоверчиво, потому что я шёл со своей гаубицей на восток.

И вот моя гаубица со мной, и мы в Берлине. Когда наши орудия дали первый залп по рейхстагу, я вспомнил башни Кремля, возле которых проезжал со своей гаубицей осенью 1941 года.

– Какое сегодня число? – спросил разведчик Александр Басенко у командира разведки гвардии старшего сержанта Харитонова.

– Сегодня 24 апреля, – ответил Харитонов и вдруг вскрикнул: -o Смотри, танки наши, а на дороге немецкие фаустники лежат.

Басенко, не сказав ни слова, побежал наперерез танкам.

– Стой, стой! – кричал он, размахивая руками.

И не добежал шести метров до первого танка – упал, сражённый немецкой пулей. Танкисты, заметив что-то неладное, внимательно огляделись кругом и, увидев фаустников, быстро расправились с ними. Танки были спасены.

Когда Харитонов подбежал к Басенко, тот был ещё в сознании.

– Послушай, Харитонов, – сказал Басенко, – напиши на родину, что жизнь моя дорого обошлась фашистам и что погиб я в самом Берлине.

Это были его последние слова.