– Ты хорошо стреляешь, пойдём я тебе покажу, – сказал он мне. Верно, пройдя несколько шагов, я увидел: в небольшом овражке спрятался фриц, норовит метнуть гранату в нашу траншею. Первым выстрелом я его не снял. Фриц догадался, что стреляют в него, и прилег пониже. Выждав, когда он приподнялся, я взял его на мушку и убил. Через пятнадцать – двадцать минут началась артиллерийская подготовка. Мы пошли в атаку и взяли станцию Шёнфлис.

Когда мы были в тридцати километрах от Берлина, я получил задание пойти с группой разведчиков в тыл противника. Не впервые предстояло мне итти к немцам в тыл, однако на этот раз тыл был особенным -¦ задача состояла в том, чтобы проникнуть в самый Берлин.

Моя группа состояла из шестидесяти человек. Из них лишь двенадцать были знакомые люди, с которыми мне уже приходилось ходить в разведку, остальные – из пополнения". Поэтому я прежде всего обошёл всех разведчиков и познакомился с ними.

Пошли мы по болоту, решив, что здесь не может быть траншейной обороны и, следовательно, перейти будет легче. Шедшие впереди младшие сержанты Иванов и Ковалёв услышали немецкий разговор и обнаружили немецких пулемётчиков, сидевших в засаде. Они без шума убили немцев, и мы пошли дальше. В темноте противотанковые надолбы показались нам двигающимися в нашем направлении немцами. Однако мы не стали стрелять и вскоре обнаружили этот обман зрения. У надолб я попросил товарищей накинуть на меня плащ-палатку, зажёг фонарик и стал ориентироваться с помощью карты и компаса. Не успел закончить работу, как мне шепчут: "Слышен немецкий разговор". Через несколько минут мы увидели около надолб немецких солдат. Они несли в руках какие-то коробки. Как выяснилось позже, это был тол для минирования надолб. Мы сосчитали немцев. Их было тридцать пять – меньше, чем нас. Решаем окружить и уничтожить. Я распределил силы. Младший лейтенант Шерстнёв отрезает врагу отход, лейтенант Коваленко со своей группой заходит справа, младший лейтенант Думандзоров слева.

У меня был свисток, такой, как у судьи на футбольном поле. Я дал сигнал, разведчики швырнули гранаты, и, как только они разорвались, все бросились на немцев. Мой ученик, младший сержант Ковалёв, кавалер четырёх орденов, имел трофейный кинжал с надписью на клинке: "Всё для Германии". Он пустил в ход этот кинжал. Немцы не успели даже выстрелить. Шестнадцать человек мы взяли в плен, остальных уничтожили. Среди пленных были солдаты из Познанской школы унтеров, с которой нам пришлось драться ещё в Познани.

Не имея возможности эвакуировать пленных в тыл, погнали их с собой, вперёд, к Берлину.

Мы прошли за ночь восемь километров и расположились на днёвку. Позиция у нас была удобная, из густого леса мы наблюдали за противником. У немцев на дорогах происходило не разберёшь что: одни танки шли к Берлину, другие из Берлина, грузовики носились в разные стороны.

Наши советские снаряды залетали к нам в лес. Мы думали: только бы "катюша" не накрыла.

Мне надо было отправить донесение в штаб. Но рация подмокла, работать на ней было нельзя. Я вспомнил, как в 1942 году на Смоленщине бойцам нашего партизанского отряда пришлось целый день лежать, зарывшись в вспаханную, мягкую землю, и велел сержанту Иванову, которого решил послать с донесением, вырыть в земле нору. Забравшись в неё, он должен был ожидать, пока подойдут передовые подразделения наших стремительно наступающих войск.

Мы так хорошо замаскировали эту нору, что немцы ходили по ней, ничего не подозревая.

Вторая Ночь была особенно волнующей. Всё время отсчитывали расстояние – 22, 20, 18, 15, 10 километров до города. Мы шли из рощи в рощу. В одном лесу обнаружили танк и взорвали его. Резали немецкие провода; встречая мелкие группы немцев, уничтожали их. В одном дачном посёлке пришлось принять серьёзный бой. У немцев здесь было шесть автомобилей с крупнокалиберными пулемётами на турелях. Группа противника была разгромлена, взяли ещё десятка два пленных.

Когда нас опять застал день, засели в болоте, пленные – вместе с нами. Пленные всё-таки обременяли нас, поэтому с наступлением темноты я решил оставить их в лесу под охраной шести бойцов дожидаться подхода наших частей.

На третью ночь мы были уже в черте Большого Берлина. Здесь нас нагнали передовые части советских войск, двигавшиеся на бронетранспортёрах.

Поток наступающих войск стремится вперёд – туда, куда указывают только что сделанные таблички "В Берлин!", куда зовут развешанные по пути движения на деревьях, на стенах домов, на грудах развалин листовки: "Вперёд, гвардейцы, вперёд!", "С именем Великого Сталина вперёд на Берлин!", "До Берлина осталось 40 километров".

Сержант Коробцов возмущён, что время идёт медленно.

– Что это за дело такое, – говорит он. – Все мы спешим, все рвёмся в этот Берлин как можно скорее дойти, а время идёт попрежнему – день небольшой, а длится долго.

Несколько суток двигаемся вперёд без отдыха, а все-таки остановки никому не нравятся, на всех действуют раздражающе.

На одном перекрёстке дорог создалась пробка, все сразу хотели прорваться вперёд, все кричат друг на друга:

– Тебе что, скорее других надо?

Один пожилой гвардеец спросил шофёра, пытавшегося обогнать наши миномётные повозки:

– Куда прёшь без очереди?

– Мне спешить надо, я боеприпасы везу, -. ответил шофёр.

– Посмотрите на этого молодца! – воскликнул гвардеец. – Он боеприпасы везёт, а я что, яйца на базар в Берлин везу?

Мы вышли на главную дорогу – прямое сообщение на Берлин. Колонны машин идут в пять рядов. Повозочные гонят лошадей галопом. Раздаются голоса:

– Эй, фрау, вифиль километр до Берлина?

Если смотреть с самолёта, то, наверное, кажется, что сама дорога движется вперёд, – сплошной поток.

Младший сержант М. САФОНОВ

Пожилой боец, пробивая путь своей повозке, кричал:

– А ну, давай, давай, не задерживай!

– Куда так торопишься, папаша? – спросил кто-то.

– Папаша… какой я тебе папаша, – рассердился ездовой. – Куда? Не видишь, что ли? – и он ткнул пальцем на фанерную дощечку, прибитую к повозке. На ней было написано:

"Даёшь Берлин".