На тёмных улицах пригорода стоял неумолкаемый гул моторов и лязг брони. Лучи прожектора что-то искали в небе, со всего размаха падали на город, как будто хотели одним ударом покончить с ним.

Ночью меня вызвал командир батареи капитан Кузнецов. Он передал приказание, которое я повторил с особой радостью.

Сегодня же при восходе солнца мы должны дать батарейный залп по миномётной батарее противника, которая обстреливает подходы к каналу. Дорога на огневую простреливается, пробираться будем без света. Дистанция между машинами – 50 метров.

И вот настал этот час.

– По местам! Выводить!

– Моторы!

Расчёты быстро заняли боевые места, и машины с рёвом покинули укрытия.

Со снятыми чехлами "катюши" вихрем помчались к огневой позиции.

Приближался рассвет. В воздухе запахло сыростью и прохладой. Уже близок канал.

Мы мчались по дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями. Тут же стояли танки. Пока они притаились.

Мы слышали, как приветствуют нас танкисты: – Гвардейцы, успокойте их! – кричали нам.

Немцы то и дело обстреливали берег минами и снарядами – они разрывались совсем близко, но ничто не могло нас остановить.

На передовой машине был наш командир батареи.

Впереди кладбище. Около него, замедлив ход, остановилась первая машина. Комбат дал знак разворота, и ыы поняли, что здесь-то и есть наша огневая.

Установки заряжались с какой-то особенной быстротой, как никогда быстро работали подъёмные механизмы, и 64 направляющих заняли полувертикальное положение. Командиры доложили о готовности орудий к стрельбе.

Капитан сам проверял наводку. Он быстро ходил от одного орудия к другому, исправляя ошибки.

С визгом пролетели три вражеские мины и разорвались метрах в тридцати от нас.

– Спокойно, спокойно, товарищи. Скоро замолкнут.

Первый луч солнца осветил огневую позицию. Впереди проговорила длинная очередь пулемёта. Снова пролетело несколько мин противника. Томительно шло время. Капитан несколько раз подносил часы к уху, прислушиваясь, не остановились ли они.

Но вот настал долгожданный миг. В 6 часов 30 минут утра раздалась команда:

– По немецким извергам… огонь!..

И словно брошенные одной рукой, множество огненных стрел вонзилось в небо. Началось. Всё кругом осветилось заревом.

Залп "катюш" послужил сигналом для артиллерийской канонады. Загрохотали советские пушки, тысячи снарядов разрывались за каналом. Всё заволокло дымом и пылью.

В воздухе появилась наша авиация, шли соединения штурмовиков п бомбардировщиков.

Со всех сторон было слышно:

– Ну, фрицы, теперь держитесь!

– Эх, братцы, дадим же по Берлину!

Наша часть, войдя в прорыв, преследовала отходившего противника. Под городом Миттенвальде и в самом городе нам пришлось ломать новый оборонительный рубеж немцев.

Здесь каждый дом был превращен в дот, улицы забаррикадированы, закрыты двойными заборами из толстых брёвен, между которыми насыпан камень.

В большом каменном здании засел противник. Отсюда вели огонь два пулемёта. Наши стрелки не могли продвигаться. Тогда нам, семи бойцам, во главе с младшим лейтенантом Красницким было приказано блокировать дом, уничтожить его гарнизон.

Мы ткнулись в одно, в другое место, не пройти: огонь. Пришлось попросить помощи у самоходки. Пушка развернулась, ударила, снаряд проломил каменный забор. Мы проникли через образовавшуюся пробоину и вышли немцам в тыл. Немцы вели огонь перед своим фронтом. Мы неожиданно ударили им в спину. Уничтожив оба пулемётных расчёта, мы перебрались в следующий дом. Вскоре этот дом окружила группа немцев, человек в двадцать пять. Пришлось занять круговую оборону у окон. Немцы, укрываясь за развалинами, стали подползать к дому. Они были совсем близко, но мы молчали, мы ожидали, пока они соберутся покучнее. Вдруг немцы закричали и бросились к дому. Один вскочил на окно и, швырнув в комнату к нам гранату, крикнул, коверкая русские слова: "Германия буде жиль!"

– А ты, собака, подохнешь! – ответил старшина Карогодский и, полоснув по фашисту автоматной очередью, сразил его наповал. В короткой схватке мы перебили до двадцати немцев, остальные бежали.

Миттенвальде взят. За чертой города на дорожном столбе значилось: "На Берлин. 28 км".

Вторые сутки лил дождь. Шинели набухли. Непрерывные бои, бессонные ночи измучили людей, но об отдыхе не было мысли. По автостраде в несколько рядов шли танки, самоходная артиллерия, машины, повозки, пехота. Всё, насколько хватало человеческого глаза, было запружено нашими войсками и нашей техникой; всё двигалось на Берлин, к победе. Я вспомнил "Непокорённых" Горбатова, старого рабочего Тараса, и мне захотелось крикнуть: "Смотри, старыйТарас, как изменились времена!". Низкая облачность ограничивала видимость, бойцам казалось, что до Берлина ещё далеко, и они ускоряли свой шаг.

Ночью мы подошли к Тельтов-каналу. Немцы взорвали все мосты через канал, пристреляли каждый метр ближних подступов, прибрежные улицы превратили в укреплённый оборонительный рубеж. По ту сторону высоко в небо врезалось огромное зарево горящего Берлина, отчего обрывистый берег бросал на воду чёрную тень и тем затруднял противнику наблюдение. Мы нащупали уцелевшую ферму разрушенного моста. Она опустилась под воду, но свободно выдерживала несколько человек. Нас укрывала тень берега, мы бесшумно перешли на ту сторону и ворвались в один из прибрежных домов. Гранатами и автоматным огнём мы перебили вражеских пулемётчиков, овладели первым этажом и сейчас же заняли здесь оборону. Я с двумя товарищами стал у окна справа, левую сторону оборонял сержант Гайманов с двумя бойцами. Старший сержант Диденко, старший сержант Шабаянц, сержант Докучаев и младший сержант Савельев занялись вторым этажом, старший сержант Резниченко стал швырять гранаты в подвал.

За разрушенным домом укрылась группа немцев, обстреливавших переправу фаустпатронами. Когда мы сразили автоматными очередями двух из них, по нашему этажу враг открыл пулемётный огонь; одновременно немцы, находившиеся во втором этаже, бросили несколько гранат и с криком рванулись вниз по лестнице: тут они были встречены огнём автоматов и все перебиты.

Началась массовая переправа наших подразделений, и солдаты растекались по улицам, подобно тому как полая вода, прорвавшая плотину, саливает низины.

Густую синеву ночи лизали огненные языки пожарищ. Серые развалины зданий мрачно освещались пламенем. Там, за каналом, – Берлин…

Помню, сидели мы тогда у сгоревшей пристройки. Пепелище еще дышало жаром. Синие огоньки гаснущих углей вздрагивали от лёгкого ветерка. Слышно было, как где-то рядом трещит черепица. Против меня, устроившись на кирпичах обвалившейся стены, полулежал пехотинец. Глаза его были прищурены. Он о чём-то думал и про себя улыбался, выпуская большие клубы табачного дыма.

– А что, товарищ лейтенант, правда, что наши были когда-то в Берлине? – ударяя палкой по дымящейся головешке, спросил сидевший тут же молодой красноармеец.

– Были, и мы будем, – ответил я.

Пехотинец, отмахиваясь от летевшего сверху пепла, приподнялся с кирпичей и громко заговорил:

– Завтра будем. Берлин, вот он – за каналом, я к нему от самой Москвы на своих ногах шёл. На Волге ранило, а я опять в строю. Да и махнул к самому Днепру. Тоже пускать не хотели, они не хотели, да мы хотели…

В густом тумане появилась бледная полоса зари, несколько красных ракет взметнулось в небо. В сторону канала ударили огненные стрелы. Земля задрожала от грома орудий.