Накануне великих боёв за Берлин мы стояли на формировании в небольшом немецком селе Альтензорге, вблизи Ландсберга.

Однажды командир роты гвардии капитан Кораблёв сказал нам перед строем:

– Товарищи! Надвигается последняя операция – мы пойдём на Берлин! Нам предстоит выполнить приказ товарища Сталина, свой долг перед Родиной. И к этому последнему испытанию мы должны подготовиться как можно лучше.

Радист, особенно работающий на мощной радиостанции, не имеет возможности проявить героизм непосредственно в бою. Всё, что от него требуется, это обеспечить непрерывную связь и тем самым помогать действующим впереди войскам.

Я поставил перед собой задачу – повысить свою квалификацию. Готовился терпеливо и упорно и сдал экзамен на радиста второго класса. Накануне наступления мы с начальником радиостанции гвардии старшиной Мещеряковым в последний раз проверили свою аппаратуру. Всё оказалось в порядке: движок работает хорошо, умформеры, приёмник и передатчик исправны, отклонение амперметра максимальное.

В ночь, когда началось наступление, вернее выдвижение, наших войск на исходные позиции, я дежурил на радиостанции в штабе артиллерии. У меня уже скопилось пять радиограмм, но передавать их нельзя было. До начала наступления разрешалось работать только на приём. В эфире стояла тишина.

Но вот наши войска двинулись вперёд, прорвали первую линию немецкой обороны, и долгожданное разрешение на передачу, наконец, получено. Скоро я услышу весёлый голос "Педагога" – моей корреспондентки, с которой мы познакомились по эфиру, работая в одной сети от самого Сандомира.

Начинаю связываться со штабом. Большие помехи. На небольшом участке сконцентрировано огромное количество войск, а следовательно, и радиостанций. На всех диапазонах слышны голоса наших радистов и радисток, то спокойные, то порывистые и нервные. Кажется, ни у одного передатчика нехватило бы возможности разместить все радиостанции на разные волны. Я прибавляю обороты движка, даю повышенное напряжение, вывожу реостат, добиваюсь максимального отклонения стрелки амперметра. Всё равно: главная радиостанция в сети меня не слышит. Забивают помехи. И тут мне на помощь приходит радистка Шура Сматохина. Послышался её приятный звонкий голос:

– 08-58! Я "Педагог", давайте вашу радиограмму для "Грозы", у меня с ней связь отличная.

Беспрерывно гудели умформеры. Передатчик неустанно излучал в эфир свою невидимую энергию… Через несколько минут я передал все радиограммы и принял от "Грозы" через "Педагога" две шифровки.

Я начал Отечественную войну в декабр ьские дни 1941 года под Москвой. И вот теперь позади Ока и Десна, Сож и Днепр, Висла и Одер. Трижды на переправах меня ранило: на Оке, Соже и Днепре. Дважды я лежал в госпиталях. Последний раз после Днепра.

Одер мне не довелось форсировать. Через эту последнюю реку перед Берлином нашу часть переправили на завоёванный уже плацдарм. Перед рассветом загрохотала наша артиллерия. Первый залп дали "катюши". Огненные языки метнулись в сторону вражеских позиций, а что было поток, трудно передать словами. Казалось, земля разрывается на части, а ставшее багровым небо вот-вот свалится на землю н раздавит всё живое, находящееся на ней.

В назначенное время мы, сапёры, выползли вперёд. В который уже раз мы впереди. На пути – минное поле: шесть рядов мин – противотанковые и противопехотные. Немцы не вели по нас огня, им было не до этого. Над нами пролетали осколки наших же снарядов – мы выползли слищком далеко вперёд. Но об этом никто не думал, никто не слушал свиста осколков. Руки привычными движениями нащупывали мины, вставляли чеку, вывинчивали взрыватели. Каждый из нас знал, что это – последнее наступление, что впереди Берлин. Сколько тысяч мин обезвредил я на пути к Берлину, сколько дорог очистил! Теперь я обезвреживал последние мины. Теперь я очищал последнюю дорогу – в Берлин. То же, что и я, думали мои товарищи, минёры Черёмкин, Салимов, Андриевский.

Дорога на Берлин должна быть свободной, а оттуда, от Берлина, она повернёт во все стороны, на запад и восток, к нашим жёнам, к нашим детям, жизни которых грозил Берлин.

Пройден шестой ряд минного поля. Проход обозначен проволокой. Сто сорок мин, теперь уже неопасных, осталось по бокам прохода. Наша артиллерия не умолкала. Она перенесла огонь в глубину. Мы шли вместе с пехотой. Но здесь, на первых метрах земли, которая ещё только что была занята врагом, нам, сапёрам, не было работы. За нас всё сделала артиллерия. Я ещё ни разу не видел такого за всю свою боевую практику. Артиллерия так взрыла немецкую оборону, что и клочка целого не осталось на земле. Правда, нас иногда звали на помощь. Но наша помощь была иной, чем обычно. Мы не уничтожали вражеские препятствия, – они были уничтожены огнём, – мы помогали нашим войскам проводить технику через рытвины, образованные снарядами нашей артиллерии.

Хмурое германское небо, в черных тучах, нависшее над землей, поливало нас дождём. Надвигалась ночь, долгожданный час приближался – мы должны были перейти в последнее, решающее наступление. Приготовления закончены. Скоро начнётся артиллерийская подготовка. Командиры орудий заботливо проверяют своё хозяйство. Ко мне подходит мой командир гвардии старшина Курташов и спрашивает:

– Ну как, Чибисов, всё в порядке, боеприпасы на месте?

– Всё в порядке, товарищ командир.

– Ну, значит, и хорошо, давай закурим, у нас ещё десять минут остаётся.

Время бежит. Теперь осталось всего три минуты. Расчёт занимает места, ящики с боеприпасами открыты. Я доложил: "Орудие к бою готово", но моих слов командир уже не расслышал. Дали залп "катюши", затем загремели орудия разных калибров, и я со своим орудием, хоть и небольшим, вошёл в эту общую музыку.

Когда артиллерийская подготовка заканчивалась, я увидел, что орудие сдвинулось почти на метр; я подумал, что это ещё немного – почва была здесь болотистая и нам ночами крепко пришлось поработать, чтобы подготовить неустойчивый грунт под огневую позицию.

И вот пехота поднялась и пошла вперёд. Мощные танки, лязгая гусеницами, мчались по полю, расстреливали бежавших в панике немцев^ прямой наводкой выбивали их из укрытий и окопов.

Подошли передки, мы прицепили к ним орудия и двинулись вслед за пехотой.

Наши самолёты не давали немцам покоя: сбрасывали бомбы, поливали струёй трассирующих пуль и освещали ракетами местность, чтобы мы могли вести огонь по отступающему врагу.

Мы подъехали к горевшему зданию, справа от железной дороги. Вдоль дороги шла немецкая траншея, наполовину залитая водой. Наш взвод придали для поддержки роте капитана Новикова, которая заняла оборону вдоль железнодорожного полотна.

Ещё не начинало светать, но при отблесках пожара можно было выбрать место для установки орудия. Орудие сняли с передков, передки отправили в укрытие. Мы начали отрывать площадку для пушки.

Когда густой утренний туман начал рассеиваться, я увидел метрах в четырехстах от нашей позиции четыре дома. Там засели немцы.

Командир орудия кричит мне:

– Наводчик!

– Я!

– Видите белый дом впереди?

– Вижу!

– На чердаке пулемёт! Подавить!

Я увидел в окне трёх немцев и пулемёт, который они устанавливали. Заряжающий Садчиков зарядил пушку, я навёл орудие на цель, докладываю: