О ЗДРАВОМ СМЫСЛЕ Мы жарим жизнь на масле здравомыслия, И оттого в недолгие лета Жиреют души, бряклые, обвислые, Не пролезая в райские врата. И вот, когда иной чудак находится, Что ищет не от мира от сего, Прямой наводкой здравый смысл наводится На мысли «нездоровые» его. Но брезгуют врачи чумной опасностью, Как брезгует предателем война, Хоть и на небе есть свои туманности, Стезя поэта им озарена. Он, Божьим смыслом песнь свою согретую, Дает, как хлеб, куплетами кроша, Лишь словом как моральною диетою, Врачуется заплывшая душа. Он – под Крестом, а мы – под коромыслами Встречаемся дорогой иногда, Так уступите путь – со всеми смыслами Вам не оставить в человечестве следа. 2008 * * * Устал я что ли, что со мной случилось, Не плещет больше синь через глаза, Ужель когда-то дареную милость Назад берут, взыскуя, небеса? Читаю в облаках белесых запись, Что каждой твари жить дано, дрожа, Как на березе, жжет на сердце затесь, И сок течет ручьем из-под ножа. Мне новых в жизни радостей не нужно, От старых не оправиться никак, Когда по воле женщины бездушной Остался в утешение кабак. Где я, стаканов русских грея грани Под струн гитарных ласковую звень, Среди довольной выкормленной пьяни Один плясал с душою набекрень. И оттого мила мне эта мука, Что отрубает прошлое она, Как вору незадачливую руку Палач в былые злые времена. И вот теперь, когда терять мне больше Уж нечего… я чувствую усталь, Порвалась нить, ведь там бывает тоньше, Где крепче душит за душу печаль. И оттого в глазах больное стынет, И оседает яростная муть, Что полыньи затягивает в льдине, Что лишь во льду никак не утонуть. 2008 В КАФЕ НА БОЛЬШОЙ НИКИТСКОЙ В конце на Никитской в богемном кафе, Что рядом с бразильским послом, Сидел я – не пьяный, а так – под шафе И думал вовсю о былом. Народу немного, но шумный народ, И грустное пел гитарист, И двое лишь слушали, как он поет, Простой ресторанный артист. Напротив меня в благородных очках Сидел седовласый старик, Виски зажимая, как будто в висках Не песня звенела, а крик. Изящные пальцы, на шее платок, Старик за собою следил… И, только певец в огорчении смолк, Есенина спеть попросил. Я рюмку налил, что ж – грустить, так до дна, «Мой последний, единственный друг», Старик, что напротив, бокалом вина Меня поприветствовал вдруг. Пронзительно брызнула глаз бирюза За дымчатым модным стеклом, И словно меня затянуло в глаза Того – за соседним столом. Всю песню смотрел на него я в упор, Слова словно слезы текли, И что-то… курносость, изящность, вихор Узнать мне его помогли. Неужто потомок какой-то шальной? Известны, быть может, не все? Да нет, наважденье… иль вывих чудной В крутящемся лет колесе? Последняя нота, я рюмку в руке Всю песню, как нож, продержал, Вовсю признавая того в старике, Кто к песне слова написал. И, глотку задрав, выпил, тайной томим, Чтоб чуть посветлело в крови, Сергей Александрыч, он был бы таким, До родов моих доживи. Никто не похлопал, вздохнул гитарист, Снимая гитару пока, Я рюмку поставил, чтоб выпить на бис, Глядь – нету того старика. Исчез, не ушел, не поднялся, а так — Как будто и не было тут… Иль призрак подался в попроще кабак, Где пьют под него, а не жрут. Ну что же, во времени мы не сошлись, В пространстве, видать, привелось, Знать, только поэтами русская жизнь, Как ниткою, шьется насквозь. А, может быть, скучно великим во мгле, Иль дали дожить под конец, Чтоб знал, что не зря в англетерной петле Примерил терновый венец. Теперь в то кафе я почаще хожу И больше плачу чаевых, Но… больше Есениных не нахожу Ни старых, ни молодых. 2008 Исторические поэмы ОТРЕЧЕНИЕ И если первый большевик был Петр, А коммунистом – Аракчеев, граф, то Комиссаром первым на Руси должнo Признать Малюту. Кромешничать – с Ивана повелось, И чем закончилось? Жизнь человеческая стала В России не дороже сала. Да и закончилось или притухло только? Какой-то унтер, спьяну, на пари С фамилией какой-нибудь кирпичной[1], Вдруг подожжет Россию изнутри, И смута полыхнет огнем привычным. вернутьсяПо мнению некоторых историков, унтер-офицер по фамилии Кирпичников подговорил солдат убить старших офицеров Волынского полка и вывел вооруженный полк на улицы Петрограда. С этого момента бунт в столице стал перерастать в революцию. – Примеч. ред. |
