— Здесь? В кофейне?
— Ну да. Тихо же. Никто не помешает.
Пьер посмотрел по сторонам. Правда тихо. Пара за столиком шепталась, студент в наушниках. Бариста мыл чашки. Никто не обратит внимания.
— Верлена хочешь? Или кого-то другого?
— А кого знаешь ещё?
— Бальмонт. Русский поэт, но писал на французском иногда. Переводил французов, сам на их языке сочинял. Лёгкие стихи. Воздушные.
Оля наклонилась вперёд, подперла подбородок руками.
— Читай Бальмонта.
Легионер думал, вспоминал. Мать читала Бальмонта когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до всего. «Будем как солнце», «Только любовь», «Фейные сказки». Лёгкие, мелодичные, живые стихи.
Начал тихо, почти шёпотом:
— Je suis venu vers toi, ma bien-aimée,
Pour te chanter la mer…
Голос изменился. Стал мягким, тёплым. Французский язык обволакивал, тёк как мёд. Слова простые, но красивые. Про море, про любовь, про мечты.
Оля слушала, не двигалась. Глаза широко открыты, губы приоткрыты. Смотрела на него как завороженная.
Он продолжал:
— Et les vagues chantaient doucement,
Et le vent murmurait tendrement…
Читал медленно, наслаждаясь словами. Забыл про кофейню, про людей, про всё. Только стихи, только французский, только голос. Мамин голос из детства, чистый, живой.
Закончил последнюю строку. Замолчал. Посмотрел на Олю.
Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко. Вытянула руку через стол, положила ладонь на его руку. Тёплая, лёгкая.
— Это было прекрасно, — прошептала она. — Не понимаю слов, но чувствую. Море, ветер, что-то нежное. Правда?
— Правда. Про море, про любовь. Бальмонт писал про красоту мира. Простую, естественную.
— У тебя получается так… так живо. Когда говоришь по-русски — будто робот. Когда по-французски — будто человек. Настоящий. Какой ты на самом деле?
Пьер посмотрел на их руки. Её ладонь на его руке. Контакт простой, невинный. Но тёплый. Живой. Человеческий.
— Не знаю. Давно не был собой. Забыл какой я.
— Тогда будь французом. Который читает стихи. Мне такой нравится.
Она убрала руку, но улыбка осталась. Мягкая, искренняя, без насмешки.
— Ещё одно прочитай. Пожалуйста.
Легионер кивнул. Вспомнил другое стихотворение. Короткое, лёгкое. Про бабочку, про полёт, про свободу.
Начал читать:
— Je suis comme le papillon léger,
Qui vole dans le ciel d’été…
Голос снова мягкий, тёплый. Слова летели, как музыка. Оля слушала, покачивалась в такт. Закрыла глаза, улыбалась.
Он читал, смотрел на неё. Маленькая, бирюзовая, воробей-панк в кофейне подвальной. Слушает французские стихи, не понимает слов, но чувствует. Живёт, радуется, дышит.
Когда он в последний раз видел такое? Человека, который просто живёт? Не воюет, не убивает, не выживает. Просто есть. Играет на скрипке, пьёт кофе, слушает стихи. Нормальная жизнь. Простая. Чужая для него. Далёкая.
Но сейчас, здесь, в этой кофейне, рядом с ней — казалась близкой. Достижимой. Реальной.
Закончил стихотворение. Оля открыла глаза, посмотрела на него. Встала, обошла стол. Наклонилась, поцеловала его в лоб. Быстро, легко. Выпрямилась, села обратно.
— Спасибо. Это… это как подарок. Красивый, неожиданный. Спасибо.
Пьер коснулся лба там где она поцеловала. Тёплое место. Живое.
— Пожалуйста.
Они сидели молча минуту. Пили кофе, доедали булочки. Тишина комфортная, без напряжения. Просто два человека в кофейне. Отдыхают, говорят, живут.
Оля первая нарушила тишину:
— Завтра увидимся?
Легионер замялся. Завтра последний день. Решение — Зона или город. Крид ждёт ответа. Левченко ждёт. Контракт или свобода.
Но посмотрел на Олю. Медовые глаза смотрят внимательно, без давления. Просто интерес. Хочет увидеться или нет.
— Не знаю. Может уеду завтра.
— Куда?
— Далеко. На работу.
— Какую работу?
— Не могу рассказать.
Оля кивнула, не настаивала.
— Ладно. Секреты твоё дело. Но если останешься — приходи. Буду играть как обычно. Если уедешь… — Она помолчала. — Если уедешь, спасибо что были эти два дня. Мне было хорошо. Правда.
— Мне тоже.
— Правда?
— Правда.
Она улыбнулась. Широко, тепло. Встала, надела куртку, закинула скрипку.
— Пошли. Провожу тебя до гостиницы. Или ты сам найдёшь?
— Сам найду.
— Тогда… до встречи. Может быть.
Протянула руку. Легионер пожал. Рука маленькая, но рукопожатие крепкое. Она засмеялась, отпустила.
— Ты жмёшь руку как генерал. Можно мягче, я не сломаюсь.
— Извини. Привычка.
— Ничего. Просто в следующий раз мягче.
Вышла из кофейни первой. Берцы громко простучали по ступенькам вверх. Дюбуа остался. Допил кофе, посмотрел в окошко. Ноги прохожих, машины, жизнь.
Два дня с Олей. Скрипка, стихи, кофе, улыбки. Простое человеческое тепло. Хорошо было. Правда хорошо.
Но завтра решение. Зона зовёт. Война зовёт. Волк зовёт.
А воробей улетел. Оставил тепло. Маленькое, еле заметное. Но реальное.
Легионер встал, заплатил бариста, вышел. Холодно, ветер, ноябрь. Киев живёт. Последний день в городе.
Завтра решит.
Но сегодня было хорошо.
И это уже что-то.
Вечером Дюбуа сидел в номере гостиницы, смотрел в окно. Темнело быстро, фонари зажигались один за другим. Город погружался в ночь, мирную, спокойную. Киев не знал что сегодня утром один политик был убит снайперским выстрелом. Не знал что снайпер сейчас сидит в дешёвой гостинице и думает о будущем.
На столе лежали два телефона. Его собственный и номер Крида в записной книжке. Один звонок — и завтра утром он едет на базу под Припятью. Зона, контракты, снайперская работа. Знакомое, понятное, опасное. Деньги хорошие, задачи ясные. Убивай или умирай. Простая математика войны.
Рядом на кровати рюкзак с пятнадцатью тысячами евро. Достаточно чтобы не работать полгода. Снять квартиру, жить тихо, думать что дальше. Или уехать совсем — Франция, Германия, куда угодно. Начать новую жизнь. Без войны, без крови, без мёртвых в голове.
Но сможет ли? Тринадцать лет войны. Половина жизни. Привычка к насилию, к опасности, к смерти. Сможет ли жить обычной жизнью? Работать, улыбаться, разговаривать с соседями о погоде? Не сойдёт ли с ума от скуки, от тишины?
Легионер закрыл глаза. Вспомнил лица. Гарсия, истекающий кровью в Тессалите. Андрей под бетонной плитой. Рашид без головы. Костя, Гриша, все шестеро разорванные псевдомедведем. Петренко с взорванной головой в ресторане. Старик-катала с пулей в виске.
Мёртвые. Десятки. Сотни может. Все лица, все имена. Память цепкая, профессиональная. Не забывает жертв.
Но среди мёртвых лиц всплыло другое. Живое. Оля. Бирюзовые волосы, медовые глаза, улыбка искренняя. Играет на скрипке, слушает стихи, целует в лоб. Тепло, простое, человеческое.
Два дня с ней. Сорок восемь часов. Ничего особенного — прогулки, кофе, разговоры. Но что-то изменилось. Маленькое, еле заметное. Чувство что жизнь возможна. Другая жизнь. Не война. Не кровь. Просто… жизнь.
Дюбуа открыл глаза. Посмотрел на телефон. Потом на окно. Город живёт, Оля где-то там. Играет на скрипке, пьёт чай, может думает о нём. А может нет. Может уже забыла. Два дня — не срок.
Он взял телефон, набрал номер Крида. Гудки. Три, четыре. Ответили.
— Дюбуа. Решил?
— Решил.
— И?
Легионер молчал секунду. Последняя секунда выбора. Зона или Оля. Война или мир. Волк или человек.
— Не еду. Остаюсь в Киеве.
Пауза на другом конце. Крид не удивился. Просто молчал, переваривал.
— Понял. Причина?
— Личная.
— Женщина?
— Не твоё дело.
Крид засмеялся коротко.
— Ладно. Твой выбор. Сожалею, хороших снайперов мало. Но если решил — решил. Удачи в гражданской жизни. Если понадобится работа — звони. Контакты остаются.
— Спасибо.
— Береги себя, Дюбуа. Мир опаснее войны. На войне враг понятен. В мире враги везде, но невидимы.
