— Здесь я провела всё детство, — сказала Оля. — Читала всё подряд. Фантастику, классику, стихи. Влюбилась в Бродского, Ахматову, Мандельштама. Хотела стать поэтом, но стала музыкантом. Близко же.

Зашли внутрь. Тепло, тихо, пахло старыми книгами. Читальный зал пустой, библиотекарша за стойкой дремала. Оля повела Пьера между стеллажами. Книги старые, советские, корешки потёртые.

Она вытащила томик, показала. «Поль Верлен. Стихотворения». На французском.

— Ты француз по документам. Читаешь на французском?

— Читаю.

— Прочитай что-нибудь. Вслух.

Легионер взял книгу, открыл наугад. Попалось стихотворение короткое. «Осенняя песня». Начал читать тихо:

— Les sanglots longs

Des violons

De l’automne

Blessent mon cœur

D’une langueur

Monotone…

Голос менялся на французском. Становился мягче, теплее. Русский у него был хриплый, грубый, солдатский. Французский другой. Плавный, мелодичный, живой. Язык детства, язык до войны, до крови, до Зоны.

Он читал медленно, чётко. Произношение парижское, чистое. Слова текли, как музыка. Как скрипка Оли. Печально, красиво.

Закончил последнюю строфу, замолчал. Посмотрел на Олю.

Она стояла, глаза широко открыты, рот приоткрыт. Потом захлопала. Громко, искренне, без стеснения. Библиотекарша проснулась, шикнула. Оля не обратила внимания.

— Боже мой! — прошептала она. — Это было… это было прекрасно! Голос у тебя… почему ты не говорил что у тебя такой голос? Тёплый, красивый. Совсем другой! Ещё! Прочитай ещё что-нибудь!

Пьер усмехнулся. Первый раз за весь день усмехнулся. Не улыбка, но близко.

— Это просто французский.

— Нет! Это не просто язык. Ты… ты оживаешь когда читаешь. Видела. Лицо меняется, глаза меняются. Как будто другой человек. Живой. Пожалуйста, ещё одно. Хоть одно.

Легионер перелистнул страницы. Нашёл другое стихотворение. «Лунный свет». Начал читать:

— Votre âme est un paysage choisi

Que vont charmant masques et bergamasques…

Голос снова мягкий, тёплый. Слова французские обволакивали, текли как мёд. Он забыл про библиотеку, про Киев, про всё. Только стихи, только язык детства. Мать читала ему Верлена когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до легиона, до всего.

Закончил, закрыл книгу. Посмотрел на Олю. Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Не понимаю слов, но чувствую. Красиво. Так красиво, что хочется плакать.

— Верлен всегда так. Печальный, но красивый.

— Как ты.

Легионер посмотрел на неё удивлённо. Она улыбнулась.

— Ты тоже печальный, но красивый. Когда читаешь стихи. Когда голос меняется. Когда перестаёшь быть призраком и становишься человеком.

Пьер молчал. Не знал что ответить. Впервые за долгое время кто-то сказал что-то тёплое. Не про бой, не про задачу, не про контракт. Просто комплимент. Искренний.

Оля взяла книгу из его рук, поставила на полку. Взяла его за руку, повела к выходу.

— Пошли. Становится темно. Провожу тебя до гостиницы. Где живёшь?

— Подол. Недалеко от Контрактовой площади.

— Отлично. По пути.

Вышли из библиотеки. Вечер сгущался, фонари зажигались. Холодно, ветер снова поднялся. Оля шла рядом, близко. Плечо к плечу. Молчала, не говорила. Просто шла.

Дошли до гостиницы за полчаса. Остановились у входа. Оля посмотрела на него, улыбнулась.

— Спасибо за компанию. Было хорошо.

— Мне тоже.

— Правда?

— Правда.

— Тогда увидимся завтра? Приходи на спуск, буду играть с обеда. Послушаешь.

— Приду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Оля встала на цыпочки, поцеловала его в щёку. Быстро, легко. Отскочила, помахала рукой, побежала вниз по улице. Берцы громко стучали, скрипка прыгала на спине, бирюзовые волосы развевались.

Легионер стоял у входа в гостиницу, смотрел ей вслед. Рука сама потянулась к щеке, коснулась места где она поцеловала. Тёплое. Живое.

Впервые за два месяца почувствовал что-то кроме пустоты. Маленькое, еле заметное. Но что-то. Тепло. Интерес. Жизнь.

Оля с бирюзовыми волосами и медовыми глазами заставила его почувствовать себя человеком. На один день, на несколько часов. Но заставила.

Волк встретил воробья, и воробей не испугался. Просто пел, просто был рядом. Просто жил.

Может и волк может научиться. Снова. Медленно. По чуть-чуть.

Пьер зашёл в гостиницу, поднялся в номер. Лёг на кровать, смотрел в потолок. Голова больше не болела. Мысли тихие, спокойные. Мёртвые не толпились. Только голос Оли в ушах: «Ты оживаешь когда читаешь».

Может она права. Может французские стихи — способ вспомнить кто он был до войны. До крови. До Зоны.

Может завтра почитает ещё. Для неё. Для себя. Для жизни.

Маленькими шагами. По чуть-чуть.

Но это уже что-то.

Он закрыл глаза, уснул. Легко, спокойно. Без снов. Без кошмаров.

Только темнота. Мирная. И где-то далеко — звук скрипки.

На третий день утром в дверь постучали. Резко, коротко, три раза. Дюбуа проснулся мгновенно. Рука потянулась к Кольту под подушкой. Сел на кровати, прислушался. Тишина. Потом снова три коротких стука.

— Кто там?

— Крид.

Голос знакомый. Легионер встал, оделся быстро. Джинсы, рубашка, Кольт за поясом. Подошёл к двери, открыл

В коридоре стоял Виктор Крид. Высокий, под два метра, широкоплечий, массивный. Волосы светлые, почти белые, коротко стрижены. Глаза голубые, холодные, скрыты за солнцезащитными очками странной формы — монокулярного типа, пенсне на носу, линзы круглые, затемнённые. Костюм бирюзовый, тройка, идеально сидит. Рубашка белая, галстук чёрный, туфли начищены до блеска. Выглядел как бизнесмен, но двигался как солдат. Выправка армейская, осанка жёсткая.

— Дюбуа. Можно войти?

Легионер отступил, пропустил. Крид вошёл, осмотрел комнату быстро, профессионально. Оценил выходы, укрытия, угрозы. Кивнул удовлетворённо. Закрыл дверь.

— Как рука?

— Зажила.

— Быстро. Соловьёв говорил месяц минимум. Прошло две недели.

— Хорошо срослось.

Крид усмехнулся. Снял очки, протер салфеткой, надел обратно.

— Лебедев поработал, наверное. Слышал, он тебя вытащил с того света. Сыворотка новая, экспериментальная. Повезло.

Пьер молчал. Крид знает. Конечно знает. Вербовщик ЧВК, связи везде. Знает про сыворотку, про Лебедева, про всё. Но говорить не будет. Не его дело.

— Сядь, — сказал Крид, кивая на стул. — Есть разговор.

Легионер сел на край кровати. Крид остался стоять, руки за спиной. Военная поза. Привычная.

— Контракт в Зоне закончился. Левченко предлагал продление, ты отказался. Взял отпуск, неделю в Киеве. Правильно?

— Правильно.

— Ещё не решил продлевать или нет?

— Не решил.

— Хорошо. Тогда предложу другое. Разовая работа. Одна цель, один выстрел. Киев, сегодня вечером. Пятнадцать тысяч евро. Половина вперёд, половина после. Интересно?

Дюбуа посмотрел на него молча. Разовая работа. Убийство. Не война, не контракт, не защита. Просто киллерство. За деньги.

— Кто цель?

Крид достал из внутреннего кармана пиджака фотографию, протянул. Мужчина лет пятидесяти. Толстый, лысый, лицо красное, двойной подбородок. Костюм дорогой, часы золотые, перстень на пальце.

— Петренко Виктор Иванович. Депутат Верховной Рады. Пророссийский политик. Лоббирует интересы Москвы, блокирует военную помощь, продался давно. Заказчик хочет его убрать. Чисто, быстро, профессионально.

— Кто заказчик?

— Не твоё дело. Люди с деньгами, с влиянием. Платят хорошо, вопросов не задают.

Легионер изучал фотографию. Обычный политик. Толстый, жирный, продажный. Таких видел везде. В России, во Франции, в Африке. Все одинаковые. Торгуют страной за деньги, за власть. Люди умирают, а они богатеют.

— Когда?

— Сегодня вечером. Ужин в ресторане «Ренессанс», центр города. Петренко будет с другими депутатами, охрана четыре человека. Стол заказан на девять вечера. Окно возможности — с девяти до одиннадцати. Потом уедет, следующий шанс через месяц.