Мне плевать было на этого ребенка!

Я был счастлив, что моя Маруська больше не пойдет на этот круг ада! Что не будет больше терапий, никакого больше ЭКО… Черт, я наконец-то смогу просто спать со своей любимой женщиной, не думая о дне ее цикла!

Но нам не повезло.

Нам опять не повезло.

Выкидыш.

Маруська попала в гинекологию. Ее вычистили.

Я приходил к моей девочке…

Хотя лучше бы я ее тогда не видел.

Единственное, чего я тогда хотел, чтобы это все закончилось!

Плевать! Пусть корпорация уйдет к Федьке. Ничего не хочу!

Я стоял на коленях перед ее кроватью, сжимал ее тонкие холодные пальчики и умолял: “Маша, давай больше не будем!”

И вот тогда она сказала: “Это то, к чему тебя готовили всю жизнь… Я никогда себе не прощу…”

Вот так…

Я больше не мог этого вынести. Наврал про какую-то важную сделку, в больницу позвал свою мать.

Мама… Она всегда мне казалась мягкой и понимающей.

Я был уверен, что от нее Маруся не встретит осуждения. Только поддержку.

А сам…

Сам отправился не на работу, а в какой-то второсортный бар.

Мне было все равно. Я хотел просто заглушить боль, страх и отчаяние.

Да, именно отчаяние.

Я не видел вариантов сохранить Маруську.

Она просто убивала себя.

Гормоны, ЭКО, гормоны, ЭКО, психотерапия, снова гормоны…

Она ни за что не смогла бы себе простить, если бы по ее вине я потерял наследство.

Она больше не смогла просто жить со мной.

Она ни за что не поверила бы, что мне плевать на корпорацию! Что она была для меня важнее империи Полянских. Я был готов! Уйти в исполнительные. Да вообще уйти! Что-то свое основать!

Но нет! Она всегда знала, что есть это завещание! Она знала, что меня чуть ли не с детсада готовили…

Она бы не поверила.

Я сидел в плохо проветриваемом темном помещении и набирался какой-то мутью…

И тогда в моем отчаявшемся воспаленном разуме родился этот дикий, совершенно больной план.

Мы должны расстаться.

Единственный шанс для нее остаться психически и физически здоровой – это прекратить попытки забеременеть.

А для этого мы должны расстаться.

Но не я уйду от нее. Иначе она всю жизнь будет считать себя неполноценной.

Нет.

Я должен быть подонком, скотом, тварью…

Я должен повести себя как мудак, от которого ей захочется избавиться и начать жизнь заново.

А дальше я практически не помню события того вечера.

Помню только, что я обвел расфокусированным взглядом зал, заметил у барной стойки вроде как подходящую женскую фигурку. Она моментально откликнулась на мой немой призыв и подошла к столику, покачивая бедрами.

– Привет, – протянула она бархатным грудным голосом. – Я Регина!

Егор

Возвращался домой поздно вечером.

Мне было мерзко и тошно от самого себя.

Я проклинал эту ночь и алкоголь.

Но… Дело было сделано.

Я изменил Маруське.

И я совершенно точно понимал, что не смогу это скрыть. Только не от нее. Только не от любимой.

Мы были настолько друг в друге, что чувствовали все эмоции даже на расстоянии.

Ей было бы достаточно просто одного взгляда.

Вот только…

Этого взгляда не было.

Меня встретила заплаканная мама, которая сбивчиво рассказывала, что ночью Маше стало плохо.

У меня внутри все полыхнуло, а потом заледенело! Плохо? Кровотечение?

Нет.

Хуже.

Нервный срыв.

Мама усиленно отводила глаза, но мне было достаточно одной ее интонации, чтобы понять. Она все же попрекнула. Она попрекнула мою Маруську. Поставила себя в пример как образчик выполненного долга..

И мою девочку накрыло.

Мама рассказывала, что Маша кричала, что больше так не может, била посуду, переворачивала мебель, раздирала себе ногтями запястья…

Вот так…

Нервный срыв. В гинекологии она казалась спокойной. Всего лишь еще одна неудачная попытка.

Но дома…

Пока я там усиленно пытался стать подонком, моя Маруська физически умирала от горя!

Боже!

Мне было противно смотреть на себя в зеркало, но вылить сейчас это на Машу я не мог.

Оставить ее одну? И тем самым дать понять, что это ее вина? Что это она не справилась?

Не-ет…

Развод откладывался.

Я молча сидел около ее постели в неврологии, старался просто быть рядом. Не мог смотреть ей в глаза. Не мог коснуться ее – мне казалось, запачкаю. Но и уйти не мог.

Кажется, через пару недель ощущения той ночи стерлись, и в уме остался лишь голый факт.

Я изменил.

Но это нельзя было говорить жене.

Я бы ее просто добил фактом измены.

Я должен был похоронить эту мерзость в глубинах своей совести.

Я был готов к тому, чтобы это стало моим проклятьем, но я не мог допустить, чтобы Маша узнала о моем гениальном плане.

Тогда было не время

А через четыре с половиной месяца мне позвонили с незнакомого номера и смутно знакомым бархатным голосом проворковали в трубку:

– Привет! Ты будешь папой.

***

Оказывается, я оставил ей визитку.

Ну, или она случайно выпала из моего кошелька, когда я расплачивался…

Или, что еще более вероятно, эта дрянь полазила по моим карманам, пока я был в отключке.

Деньги не взяла – нашла что-то более ценное.

Решила раз и навсегда обогатиться.

Вторая встреча с ней была, пожалуй, еще омерзительнее, чем первая. Теперь я был трезв. Рассматривал ее и не понимал, на что же у меня встал. А действительно встал?

– Тест ДНК! Под моим контролем.

Тест был положительным.

Ребенок был мой.

Ничего не говоря этой шалаве, я его переделал еще два раза в других клиниках.

Ребенок был мой. Мальчик.

Какая подлость! Какая подстава от судьбы!

Одна пьяная попытка и удачная! И мальчик!

Кажется, в этот момент в моей груди на месте сердца поселилась мерзкая змея, которая ворочалась, шипела и кусалась.

Что ты сделал?

Ты хотел защитить Машу?

Защитил?

Я не мог смотреть в глаза жене, я не мог ее касаться. Мне казалось, что я унижаю ее просто своим присутствием. Спать с ней в одной постели стало для меня пыткой.

Маша же, казалось, ничего не замечала. Работала с психотерапевтом, прорабатывала свои травмы.

А я ждал окончания ее терапии.

Не знаю зачем.

Я думал, что вот она найдет какие-то точки опоры и я ей все скажу… И…

И…

И уйду. Уйду из-за того, что какая-то девица беременна от меня. Мальчиком.

Просто убью этим мою малышку.

То, насколько я был сам себе противен, не передать словами.

Но еще противнее было встречаться с этой дрянью.

Помню тот день, когда я вскрывал последний конверт с тестами.

При ней.

Я уже знал, что в нем.

Это был уже третий анализ.

– Тест положительный, – я бросил бумаги на стол, не добавляя больше не слова.

Она расплылась в омерзительной улыбке.

– На аборт идти уже поздно, – положила ладонь на свой живот, – он уже шевелится!

Меня передернуло.

Ребенок, конечно, ни в чем не виноват. Но мерзко! До чего же мерзко!

И как я мог?

Уж не знаю, что она увидела на моем лице, но она вдруг состроила из себя скромницу и протянула:

– Я умею быть хорошей девочкой! Поверь, я всем в твоем окружении понравлюсь!

– Что?!

Меня чуть не вывернуло от осознания ее планов.

– Ты хочешь быть Полянской?

– А что? – она почти оскорбилась. – Ты, – указала на меня, – Полянский. Он, – ткнула пальцем в живот, – Полянский. Почему бы, – вскинула бровь, – и мне…

– Для меня будет меньшим позором сесть за твое убийство, – заткнул я ее, – чем привести тебя домой!

Она открыла рот в ужасе, побледнела, позеленела, но поверила…