— Миссис Клаус, — тихо сказал я, следя, чтобы мой голос не донёсся до семей, гулявших у соседних палаток.

— Миссис Паттерсон, будь добр, — поправила она с фальшивой сладостью. — Я всё же стараюсь поддерживать определённый образ, дорогой.

— Что вы здесь делаете?

— То же, что и ты, полагаю, — присматриваю за порядком. Убеждаюсь, что определённые… интересы защищены. — Её улыбка стала острой. — Хотя должна признать: переговоры у вашей стороны идут не слишком успешно.

Я стиснул зубы. Она была права, чёрт бы её побрал.

Переговоры между кланами окончательно зашли в тупик — Алексий отказывался уступать ни в одном пункте, а мои люди становились всё отчаяннее с каждым днём. Без единства между нашими подвидовыми кланами у нас не было никакого рычага давления на Операцию Северного Полюса.

— И что вам до этого? — спросил я.

— О, милый мальчик, всё, что влияет на рождественскую магию, влияет и на меня. Ты ведь уже должен это знать. — Она поправила свой красный шерстяной платок, изображая невинное беспокойство. — Так грустно, когда семьи не могут поладить, правда?

— Мы не семья.

— На Северном Полюсе мы все семья, служащая одному великому делу. — В её глазах блеснуло злорадное веселье. — Хотя даже в семьях случаются… разногласия.

— Ближе к делу, — сказал я. — Чего вы хотите?

— Хочу? Ничего. Я просто наблюдаю. Делаю пометки о… любопытных событиях. — Её взгляд метнулся в ту сторону, откуда я пришёл, и кровь в моих жилах похолодела. — Та молодая девушка, с которой ты разговаривал. Такая милая девушка. Очень добросердечная.

— Держитесь от неё подальше.

— О, но мы уже познакомились. Очаровательное создание. Такая преданная своей работе, так уставшая от семейных обязательств. Я дала ей кое-что, чтобы помочь… расслабиться. — Её улыбка стала откровенно хищной. — Мой особый праздничный рецепт.

Слова ударили меня, как зимняя буря. Теперь я чувствовал это — под общим запахом ярмарки проступила древняя магия. И вовсе не добрая.

— Что вы ей дали? — потребовал я.

— Ничего вредного, уверяю тебя. Просто небольшое… усиление. Чтобы она могла яснее видеть некоторые вещи. — Смех миссис Клаус звенел, как колокольчики, сладкий и ледяной. — Но тебе, возможно, стоит проверить, как она. Эффект может быть… весьма интенсивным.

Я уже двигался, ещё до того, как она договорила, грубо расталкивая толпу. Позади меня её смех тянулся, как иней по ветру.

Я нашёл Сильви за её прилавком — она едва держалась на ногах, слегка покачиваясь. Лицо раскраснелось, дыхание было быстрым и поверхностным, и запах, который ударил по моим чувствам, когда я подошёл ближе, заставил зрение дрогнуть от внезапной, всепоглощающей потребности.

Тёплая корица и ваниль, что я ощущал раньше, теперь будто взорвались — перекрыли всё остальное. И та часть меня, которая была альфой, знала правду. Омега. Моя. Но это было невозможно. Она же человек.

— Кэнай. — Она подняла на меня взгляд, зрачки расширены. Её пальцы вцепились в мой плащ раньше, чем я успел остановить её. — Мне нравится твой костюм.

— Мой костюм? — Мою замешанность прорезало лишь её опьяняющее дыхание.

— Рога. Раньше их не было. Они выглядят такими настоящими.

Она подняла руку и нежно провела пальцами по одному из них.

Это было очень плохо. Она видела сквозь мою иллюзию, а по одному только её запаху было ясно: она входила в жар. В полный, сверхъестественный, совместимый с оборотнями жар.

И каждый не спаренный самец в радиусе пятидесяти миль вот-вот это почувствует.

Блять.

Холодный ветерок обвил мою разгоряченную шею, и я открыла глаза, увидев Кэная, который смотрел на меня с такой силой и напряжением, что я ахнула. Все его тело было напряжено, он словно готов был убежать в любой момент.

Кэнай здесь, и все будет в порядке. Каждая клеточка моего тела ныла, и мне было так, так жарко, но я знала, что со мной все будет хорошо.

Каким-то образом мои руки уже лежали на нем.

— Ты не должна их видеть, — прошептал он, его глаза были полны смеси удивления и тревоги. — Люди не могут видеть сквозь наш гламур.

— Люди? Гламур?

Он наклонился, и я уловила его запах — словно лес после первого снега, что-то дикое, скрытое за спокойной, зимней оболочкой. Что-то изменилось в его лице; зрачки расширились, и, могу поклясться, я услышала, как он резко вдохнул.

— Кто ты? — спросил он хриплым голосом.

— Я… — Я хотела сказать, что я юрист, но слова потерялись где-то между моим мозгом и языком. Все ощущалось мягким и далеким, кроме него. Он оставался в пугающе чётком фокусе — этот странный, прекрасный мужчина с серебряными глазами и невозможными рогами.

Он покачал головой.

— Это плохо. Это очень плохо.

— Насколько плохо? — спросила я, хотя мне было трудно сосредоточиться на разговоре. Я запустила руки ему под пальто, дернула за край рубашки, пока мои пальцы не нащупали теплую, гладкую кожу его живота. Он издал низкий стон.

— Мне нужно идти, — резко сказал он, но не пошевелился. Во всяком случае, он, казалось, наклонялся ближе, словно притянутый какой-то невидимой силой. Он уткнулся лицом мне в шею, глубоко вдыхая.

— Не надо, — прошептала я, цепляясь пальцами за пояс его брюк. — Останься.

Его глаза на мгновение закрылись, а когда он снова их открыл, в его взгляде была почти боль.

— Ты не понимаешь. Я не могу… ты…

— Я что?

— В течке, — тихо ответил он, и эти слова вызвали у меня дрожь, которая не имела ничего общего с холодом. — И я вот-вот…

Он не закончил фразу, но что-то с ним происходило. Дыхание стало тяжёлым, в осанке появилась опасная напряжённость, словно он сражался с каким-то внутренним зверем.

— Вот-вот что? — спросила я, хотя часть меня уже знала — та часть, которая хотела залезть на него, обхватить его ногами и тереться об него, пока боль между ног наконец не утихнет.

— Гон, — выдохнул он, едва слышно. — Боги, я не могу… это…

Ярмарка стала просто фоновым шумом. Все, на чем я могла сосредоточиться, — это он: как вздымалась и опускалась его грудь, и как он смотрел на меня, словно я была тем, чего он отчаянно хотел, но не мог заполучить.

— Может быть, это и не так уж плохо, — услышала я собственный голос, хотя понятия не имела, откуда взялись эти слова.

Его глаза вспыхнули, и на мгновение они показались почти нечеловеческими. — Ты не понимаешь, что говоришь.

— Я прекрасно понимаю, что говорю. Я знаю, что хочу...

— Нет. — Он отшатнулся так быстро, что я чуть не упала. — Это неправильно. Ты не… Я не могу…

Он поднял руку, и, могу поклясться, я увидела, как что-то мерцает в воздухе между нами. Мир внезапно отяжелел, словно я пыталась дышать под водой. Мои веки стали невероятно тяжелыми, и ярмарка начала мягко вращаться вокруг меня.

— Спи, — сказал он, и его голос, казалось, доносился издалека. — Просто спи, Сильви.

Последнее, что я увидела, прежде чем меня поглотила темнота, — это муку в его серебряных глазах и то, как его губы произнесли слова, которые я не могла слышать, но каким-то образом поняла:

Прости.

Я проснулась с ощущением, что меня медленно жарят заживо.

Воздух был густым и влажным, наполненным ароматом кедра и эвкалипта. Каждый вдох ощущался как глоток горячего пара, кожа покрылась липким потом — и я даже не помнила, как оказалась в этом месте.

Я попыталась сесть и тут же пожалела об этом. Движение вызвало волну головокружения, за которой последовал жар, не связанный с окружающей обстановкой. Он начался низко в животе и распространился наружу, пока каждое нервное окончание не стало сверхчувствительным и электрическим.

— Полегче, — пробормотал знакомый голос откуда-то слева. — Не двигайся слишком быстро.

Я повернула голову и обнаружила, что смотрю на Кэная: серебряные глаза, острые скулы и тот характерный шрам, пересекающий его лицо. Он сидел на чем-то вроде деревянной скамьи, наклонившись вперёд, опершись локтями на колени, и с выражением глубокой озабоченности.