— Хорошо, милая.

Было чуть больше часа дня, и мы уже почти всё распродали. Я сияла от гордости за маму, упаковав десятки украшений, которые отправлялись в новые дома.

Когда толпа разошлась в сторону фудтраков, я заметила краем глаза ярко-красный свитер.

— Здравствуйте, миссис Паттерсон! Хотите выбрать игрушку? — сказала я, помахав ей.

Она улыбнулась, морщинки вокруг глаз стали глубже.

— Нет, я уже выбрала красавицу из работ твоей мамы ещё до открытия ярмарки, — сказала она. — Я просто наблюдала, как ты так усердно трудишься, и принесла тебе кое-что.

Голова слегка пульсировала.

— Честно, я сейчас уже не вынесу никакого глинтвейна, — сказала я, пытаясь изобразить сочувственную улыбку.

Она мягко рассмеялась.

— Никакого вина, дорогуша. Я не полный дегенерат, несмотря на истории, которые твоя бабушка рассказывает о наших вечерах за бриджем. Я принесла тебе горячее какао — просто чтобы не мёрзла.

Я не могла работать в перчатках, перебирая украшения, поэтому пальцы у меня были ледяными.

Кружка с парящим напитком в её руках выглядела как тёплый маяк.

— Я настаиваю, милая, — сказала она, с неожиданной твёрдостью вкладывая кружку мне в ладони. — Тебе явно нужно что-то согревающее.

Какао пахло потрясающе — богатый шоколад и пряности. Улыбка миссис Паттерсон стала особенно сияющей, когда она увидела, как я делаю первый глоток.

— Эта партия особенная, — добавила она. — Я добавила кое-что специально для тебя.

Первый глоток был как жидкое утешение — кремовый шоколад с нотками корицы и чего-то… похожего на мускат? Что бы это ни было, оно работало.

Напряжение в моих плечах начало исчезать почти сразу.

— Это невероятно, — простонала я, делая ещё глоток. — Какой у вас секретный ингредиент?

Глаза миссис Паттерсон лукаво блеснули, когда она окинула меня взглядом, слишком уж понимающим.

— О, просто что-то из старого семейного рецепта, — легко ответила она. — Пей, дорогуша.

Я сделала ещё один глоток — и когда подняла глаза, её уже не было.

Чёрт, какое же это было вкусное какао. Не успела я оглянуться, как кружка опустела, а я почувствовала тепло. Очень сильное тепло — будто огонь разгорелся внутри. Меня накрыло странное оцепенение, и я задела стол локтем, пытаясь снять с себя громоздкую куртку.

— Осторожно, милая! — воскликнула мама, когда украшения тревожно покачнулись. — Сильви… Сильви, солнышко, что с тобой?

Я едва её слышала. Зимний воздух, ещё минуту назад холодный и свежий, вдруг стал почти тропическим. Вся ярмарка вокруг приобрела какой-то нереальный вид — цвета ярче, звуки чётче. Я различала отдельные разговоры в другой части площади, будто все мои чувства внезапно выкрутили на максимум.

Кожу покалывало, и мне было чертовски жарко. Мало того, соски затвердели, а внизу живота начало всё пульсировало.

Однажды, во время овуляции, я была настолько дикой, что забрала мужика домой из бара просто за то, что он протянул мне свою визитку, зажатую между двумя длинными, толстыми пальцами. Это было похоже на то состояние, только примерно в тысячу раз хуже. Сугроб позади нашего столика внезапно показался очень соблазнительным, но прежде чем я успела в него прыгнуть, мягкие руки матери усадили меня на скамейку. Она изо всех сил старалась удержать меня от того, чтобы снять еще больше одежды, и причитала:

— Я звоню твоей бабушке, пусть она приедет и заберет тебя.

Она отошла, а я потерла бедра друг о друга, шов джинсов мучительно давил, пока я покачивала бедрами. В глубине сознания что-то вопило: Какого хера? Я была на виду у всех, но это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме...

Каков Кэнай на вкус? От него так хорошо пахло. Что я почувствую, если он вытрахает меня этими длинными, мозолистыми пальцами?

Какого хуя со мной происходит?

Она пахла хорошо. Я знал, что так и будет.

Когда мы встретились на дороге, она была щедро облита тем, что люди называют парфюмом. Тогда он перекрыл её естественный запах, но сегодня она работала, вспотела — и пахла божественно.

Это была плохая идея.

Я быстро отошёл от палатки с украшениями, пытаясь увеличить расстояние между собой и женщиной, которая только что перевернула мой мир вверх дном. Но даже через несколько рядов я всё ещё чувствовал её запах — и он заставлял меня захотеть забрать её прямо на месте.

Это не было строго запрещено. Люди и оборотни связывали себя узами уже веками, хотя такие союзы были редки и почти всегда сложны. Но они никогда не длились долго. Люди и оборотни просто больше не подходили друг другу. Их мир — стеклянные башни и бетон. Наш — леса, тундра и магия, течущая сквозь них. Рано или поздно различия становились слишком сильными — особенно учитывая биологические ограничения людей.

Я видел это раньше. Наблюдал, как старшие члены клана влюблялись в человеческих партнёров, а потом скорбели, когда всё неизбежно рушилось. Поэтому большинство из нас избегало слишком близкого контакта с людьми во время визитов в их поселения.

Но Сильви…

В ней было что-то, что отзывалось на каждый инстинкт во мне. Дело было не только в её доброте, хотя воспоминание о том, как аккуратно её руки перевязывали мои раны, всё ещё сжимало мне грудь благодарностью. И дело было не только в красоте, хотя то, как её светлые волосы ловили зимний свет, заставляло мои пальцы зудеть от желания провести по ним. Но было что-то глубже. То, как она посмотрела на меня вчера — усталость, спрятанная под суховатым юмором.

И она пахла… как дом.

Её природный аромат был невероятным — тёплая корица и ваниль, с глубокой сладостью, говорящей о совместимости на самом первобытном уровне. Когда она рассмеялась над моей репликой, этот звук пронзил меня насквозь. Когда она наклонила голову, изучая моё лицо своими умными тёмными глазами, мне пришлось удерживать себя, чтобы не наклониться ближе и не вдохнуть её как следует.

Даже если она назвала меня Рудольфом. Этим чёртовым штрейкбрехером. (человек, который ломает сруктуру, выходит на работу, когда все бастуют. Это слово жёсткое, презрительное, ругательное, используется как оскорбление.)

Но она же не знала — так что здесь я мог простить. Она была умной, я чувствовал это сразу. Сильной, независимой, явно успешной в своём человеческом мире. Но под всем этим профессионализмом я заметил проблески уязвимости — усталость вокруг глаз, напряжение в плечах человека, который слишком долго нёс слишком тяжёлую ношу.

Я это знал слишком хорошо. Мне хотелось снять это напряжение. Хотелось дать ей ту поддержку и защиту, которых её человеческий мир явно не давал. Хотелось показать, что значит быть по-настоящему важной для того, кто понимает вес ответственности.

Опасные мысли.

Я приехал сюда, чтобы попросить её о помощи — узнать, готова ли она поверить в то, что люди считают невозможным — и убедить, что она может помочь мне. Я планировал встретить её на ярмарке, а не на шоссе прошлым вечером. А теперь я даже не успел обсудить с ней моё дело, потому что терял над собой контроль.

Я нашёл укромное место и сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь взять себя в руки. Обычно мне было несложно разговаривать с красивыми женщинами, но в Сильви было что-то такое, что заставляло меня сомневаться в каждом своём действии.

Мне нужно, чтобы всё прошло идеально. Я не могу её спугнуть.

Но даже когда разум говорил держаться подальше, моя рука сама скользнула в карман пальто, и я сжал пальцами красную ленточку, которой она перевязала мою рану. Таймур дразнил меня за то, что я её сохранил. Думаю, он уже понял, что меня интересует она гораздо сильнее, чем я готов признать.

Я тихо усмехнулся.

Он слишком хорошо меня знал.

— О-о-о. А вот и благородный альфа клана Пири, — раздался голос.

Голос остановил меня как вкопанного, все мышцы напряглись.

Я медленно обернулся и увидел пожилую женщину, наблюдающую за мной яркими, слишком знающими глазами — слишком умными для того, кто притворяется безобидной человеческой бабушкой.