И остыть.
Потому что жить с ней под одной крышей, спать в одной кровати и не трахать ее — это, блять, отдельный вид пытки, придуманный лично для меня.
Мы живем вместе уже несколько недель и… ничего.
Абсолютно ничего.
Спим в одной постели. Делим одно пространство. Но не сближаемся, хотя я вообще не понимаю, как это работает, что в моей постели лежит женщина, на которую у меня стоит, кажется, даже во сне, но я ее и пальцем не трогаю, потому что Крис не подает ни физических, ни не вербальных сигналов к тому, что ждет чего-то такого. Может, самое время сказать ей, что мое «еблей ничего не решается» не стоило воспринимать так буквально?
С другой стороны, если ей нужно сначала больше разговоров и «строительства отношений» — ок. Проблема в том, что меня уже физически потряхивает от одного ее вида. И все чаще кажется, что эта коза просто решила взять меня измором.
Я захожу в ванную, раздеваюсь, становлюсь под прохладный тропический душ и смываю с себя липкость после пробежки. С этим отлично справляется гель для душа, а вот с заметно окрепшим членом, среагировавшим на задницу Барби, этот фокус не работает, даже когда делаю воду почти максимально холодной.
Вытираю волосы полотенцем, влезаю в чистые боксеры — и в этот момент дверь открывается, и на пороге появляется Крис: сонная, растрепанная, зевающая несколько раз подряд. Привычным жестом ставит на полку видеоняню и подходит к раковине. Майка и крошечные черные трусики открывают больше, чем скрывают. Понятия не имею, как ей это удается, но ощущение такое, будто даже голой она не выглядела бы более раздетой, чем в этих лоскутках.
— Доброе утро, Тай, — бросает на меня взгляд в зеркало, пока тянется за зубной щеткой.
Смотрит чуть дольше, чем планировала, потому что слишком очевидно пялится, и взгляд из сонного становится голодным, почти осязаемым, когда скользит им по моей мокрой груди и животу.
Сглатывает.
Я усмехаюсь. Играем, малыш? Хорошо, играем.
Становлюсь рядом, беру зубную щетку и пасту, сую ее в рот.
Перестреливаемся взглядами в отражении, ее ощущается как прикосновение, а мой… Не уверен, но, кажется, примерно как «уже ебу тебя во всех позах».
Крис хмыкает — знакомый звук, который как сирена предупреждает, что она повышает ставки сразу максимально, вопреки правилам. Зажимает щетку во рту, руками подхватывает волосы, скручивая их высоко на голове. Бретельки майки сползают разом с обоих плеч. Выражение «эта майка держится на честном слове» еще никогда не было настолько буквальным.
Мое тело реагирует мгновенно. Жестко. Хочется подойти к ней сзади, нагнуть, шлепнуть по охуенной сочной жопе и взять ее прямо здесь, наплевав на все ее «правила». Хочется почувствовать ее вкус и запах, услышать, как стонет, когда вхожу.
Спокойно, мужик.
— Я против, чтобы Зевс спал в нашей кровати, — говорю, глядя на ее отражение в зеркале.
Крис пожимает плечами, прополаскивает рот и поворачивается ко мне с самым ангельским выражением лица.
— Я тут ни при чем. Он сам запрыгивает. Наверное, скучает по тебе, когда ты в командировках. — В зеленых глазах пляшут черти с транспарантами: «Да, я тебя провоцирую — ну и что ты мне сделаешь?»
Правильно — ни-че-го.
Потому что ей можно дергать меня за нервы.
— Он бульдог, Крис, — цежу сквозь зубную пасту. — У него лапы, как у тумбочки. Он физически не может запрыгнуть на эту кровать без посторонней помощи.
— Значит, у него есть скрытые таланты, — невинно улыбается и хлопает ресницами.
А потом, прямо у меня перед носом, стягивает с себя майку и бросает ее на пол. Пока я как баран пялюсь на роскошные сиськи, вертит бедрами, избавляясь от последнего клочка ткани.
Сглатываю, чувствуя, как кровь жестко приливает к паху.
У нее абсолютно идеальное тело. Сочное, женственное, с высокой, упругой грудью, тонкой талией, офигенными мускулистыми ногами и выразительной жопой — это вообще мой личный фетиш, кажется.
Крис поворачивается спиной, делает два шага и заходит под душ.
Открывает кран, и на ее тело обрушиваются потоки воды.
Я продолжаю стоять как прибитый, и смотрю. На то, как вода стекает по ее гладкой спине, по изгибу позвоночника, по упругим ягодицам.
Дразнишь, коза? Продолжай, и я тебя на хрен порву.
Барби как будто слышит мои мысли, поворачивается, пробегает мыльными пальцами по груди, сквозь струи воды. От желания вцепиться зубами в твердые, напряженные соски, прикусываю губу. И от штанги в одном из них, меня как обычно жестко ведет.
Я реально в шаге от того, чтобы сорваться.
В одном вдохе от того, чтобы пойти к ней, прижать к мокрой, холодной плитке и…
— Ва-а-а-а!
Крик Марка из динамика видео-няни обрушивается на мою раскаленную похоть как лавина. Закрываю глаза, медленно сцеживаю воздух сквозь судорожно сжатые зубы.
Если поставлена задача варить меня как лягушку на медленном огне, то у них просто идеальный тайминг.
На лице Крис — неприкрытый триумф.
Разворачиваюсь на пятках к раковине, выплевываю зубную пасту, хватаю с полки полотенце, чтобы вытереть лицо. Но все равно слишком остро слышу каждый ее шорох, и мое тело, которое я годами приучал к дисциплине, сейчас трансформируется в один сплошной, напряженный, голодный нерв.
Еблей ничего не решается, Авдеев.
Она нарочно ходит передо мной полуголая, спит в моей кровати, пахнет так, что у меня сносит крышу, и при этом держит на расстоянии вытянутой руки.
Она меня дрессирует. И, что самое хреновое, — у нее получается, а мне — нравится.
Я выхожу из ванной, дыша так, словно пробежал еще один марафон, подхожу к кроватке — Марк уже не плачет, а сосредоточенно кряхтит, пытаясь запихнуть в рот собственный кулак.
— Доброе утро, мужик, — подхватываю его на руки. — Тоже решил, что сон в семь утра — для слабаков?
Сын видит меня, и его лицо расплывается в широкой, беззубой улыбке. Начинает радостно сучить ногами, требуя внимания. Я не могу не улыбнуться в ответ — он единственный человек в этом доме, который не пытается вскрыть мне черепную коробку и устроить там революцию.
Я ловко расстегиваю кнопки на комбинезоне: подгузник, потом — присыпка и чистая одежда. Могу делать это даже с закрытыми глазами, на автомате. Мои руки, которые привыкли ворочать миллионами, теперь с какой-то первобытной нежностью обращаются с этим крошечным телом. Марик издает смешные звуки, кажется, изображающие радость, и хватает меня за пальцы сильными, цепкими ручонками.
В комнату заходит Кристина — я ее появление, как собака, чувствую спиной.
Но все равно оглядываюсь — она в моей футболке и лосинах.
Пахнет чем-то сладким и острым одновременно. Убийственный коктейль.
— Привет, Морковка, — подходит к пеленальному столу и Марик тут же реагирует на ее появление радостным визгом — всегда именно так ее и встречает. А еще — показывает язык, как будто пересказывает, как сладко спал, но тольк на своем, пока еще не очень понятном нам языке. — Помочь?
— Справлюсь. — Застегиваю последнюю кнопку. — Мы завтракать. Спускайся — Галина Петровна сделала сырники.
Она на мгновение замирает, явно удивленная моей осведомленностью о кухонных делах. Потом кивает, целует Марка в макушку и снова уходит в ванну, откуда через минуту раздается шум работающего фена.
Мы живем вместе всего ничего (особенно если учесть, что на этой неделе меня минимум четыре дня не было дома), но я уже смутно представляю свой дом без этих звуков и запахов. Даже если они рвут в клочья мое терпение.
Я задерживаюсь в спальне еще на минуту — чтобы накинуть на себя одежду.
Беру Марика на руки и спускаюсь вниз. Он уже изо всех сил ворочается, явно готовый съесть для начала даже целого слона.
На кухне — целая новая жизнь, та самая, к которой я все еще привыкаю. Галина Петровна колдует у плиты. Оглушительно пахнет кофе — она принципиально не использует кофемашину и варит его в турке, и это официально лучший кофе в моей жизни. Не отказываюсь никогда. Зевс лениво растянулся неподалеку от пустой миски — меня встречает сытым взглядом и довольной мордой.
