Он обводит рукой зал, где за соседними столиками сидят семьи, смеются дети, царит уютный, домашний хаос. Я понимаю, что он имеет ввиду — как бы хорошо и спокойно не было в Осло, дома для меня все особенное: воздух, запах моря и крики чаек. И даже наш климат, когда в декабре мы еще ходим в осенней обуви, а в марте достаем лопаты для чистки снега.

Меня сюда всегда тянуло, отовсюду на свете.

Наверное, если быть честной с собой совсем до конца, то рано или поздно я бы все равно вернулась домой — может быть, не насовсем, но точно чтобы еще раз побродить любимыми тихими улочками и услышать знакомый приморский говор.

— Еще что-то спросишь? — Голос Арика вырывает меня из меланхоличной ностальгии.

— Поэтому у тебя нет детей?

Хотя тридцати семилетний мужчина без бэкграуда в наше время — не такая уж редкость, особенно когда он увлечен личными проектами. А Бережной своим делом горит просто как вулкан — это видел бы даже слепой. То, что в своем плотном графике он все-таки находит время для меня, лучше любой гадалки намекает на его заинтересованность. И мне было бы проще, если бы он относился к нашем встречам не так… ответственно.

Мой вопрос его ни капли не удивляет — он просто кивает, как будто как раз чего-то такого и ждал.

— Потому что ребенка нельзя отменить, как запись о регистрации брака. — Он сводит ладони домиком, слегка подпирая ими подбородок. И к моему удивлению смотрит не на меня, а на спящего в коляске Марка. — Это не проект, который можно закончить и не бизнес из которого можно выйти. Это — человек, за которого нужно нести ответственность до конца своих дней. И еще… ребенок намертво связывает тебя с женщиной. Навсегда. Даже если вы разойдетесь, она все равно останется матерью твоего ребенка, частью твоей жизни. Я не идиот и прекрасно понимаю, что в жизни нет ничего постоянного, в том числе — любви до гроба. Что можно устать даже от человека, которого пять лет назад обожал до потери дыхания. Но мне бы все равно хотелось быть связанным как минимум с правильной женщиной. Пока что мне не очень везло в этом плане.

Он снова переводит взгляд на меня и я на секунду чувствую себя освещенной всеми на свете прожекторами. Становится неуютно, но я заставляю себя держать лицо — он мне только что открыл душу, кривиться и просить не быть таким многозначительным, будет слишком… грубо.

Но его слова, как брошенный в тихий омут моей души камень — вызывают круги на воде, которые расходятся все шире и шире. Ответственность. Связь навсегда. Та самая женщина.

А как Вадим думает о Марке? Я знаю, что сына он обожает, что я тоже ношу особенный титул «Матери наследника» и ни в чем не нуждаюсь. И что все связывающие нас договором обязательства оказались просто брошенными на бумагу словами, как я теперь понимаю — не стоящими даже половины моих нервов. Но что Авдеев думает на самом деле? Что творится в его чертовой голове? Если бы он мог заменить меня любой другой женщиной — он бы это сделал, чтобы не марать своего драгоценного сына грязной тарановской кровью?

Я — тоже что-то значу или просто переменная в сложном уравнении его жизни, потерю которой он быстро восстановит любой другой подходящей кандидатурой?

Хорошо, что кряхтение из коляски возвращает обратно завернувшие не туда мысли. Думать про Авдеева на свидании с другим мужиком — это слишком даже для моей внутренней стервы.

Подхватываю Марика на руки, и он, увидев мое лицо, расплывается в счастливой, беззубой улыбке. Он теплый и еще сонный, но ж с любопытством рассматривает все вокруг. Я прижимаю его покрепче, чувствуя, как весь огромный мир сужается до этого маленького, родного комочка. Когда рядом появляется Арик, Марк несколько долгих секунд рассматривает его сосредоточенным синим взглядом.

— Привет, мужик, — улыбается Арик. Видно, что нервничает — сует руки в карманы брюк, сначала как будто подается вперед, чтобы быть ближе, но тут же отступает. — А ты ничего такой. Весь в маму.

Марик смотрит на меня, потом снова на него, вздыхает, как будто чувствует упавшую с плеч ношу и это ощущается так мило, что я невольно смеюсь и зарываюсь носом в его теплую шею. Когда снова смотрю — он уж улыбается Бережному всем своим беззубым ртом.

В этом плане он очень контактный ребенок — ни разу не видела, чтобы как-то слишком бурно (в плохом смысле) реагировал на незнакомых, он даже медсестре в больнице умудрился строить глазки после прививки.

— Кажется, я прошел фейс-контроль, — подхватывает наше веселье Арик. Снова смотрит на меня — уже мягче, чуть-чуть склонив голову к плечо, как будто разглядывает картину в музее. — Тебе идет быть мамой, Крис.

— Ты шутишь? — Я театрально закатываю глаза. — Обычно я чувствую себя мамой-осьминогом из детского мультика.

— Нет, серьезно. Ты взяла его на руки — и сразу изменилась. Стала… другой. Очень нежной львицей-тигрицей.

— Ты же в курсе, что обычно это словосочетание используют с ироничным подтекстом?

— Я использую потому что сейчас ты производишь впечатление женщины, которая вся светится от нежности — и в то же время готова броситься на любого, кто может представлять опасность для ее ребенка. — Он делает паузу и чуть тише добавляет: — Когда я говорил про «ту самую женщину», то имел ввиду как раз вот это.

Бережному все же удается пробить мои защиты — чувствую, как краска заливает щеки, как затылок становится горячим. И я ловлю себя на мысли, что именно этого я с Авдеевым и не чувствую — он всегда смотрит на меня не как на чистое зеркало, а как на зеркало, об которое однажды уже расшиб лоб.

Мы заканчиваем ужинать — Марик лежит в коляске, увлеченный изучением прицепленных поперек мягких игрушек, и совершенно не мешает. Но когда официант приносит счет и я думаю, что вечер закончится на этой спокойной ноте, Бережной вдруг предлагает:

— Ты не хотела бы составить мне компанию, Крис?

— Хочешь, чтобы я точила тебе простые карандаши, пока ты будешь чертить очередной проект?

— Через две недели в Оперном будет благотворительный вечер в поддержку фонда «Будущее нации». Будет аукцион и исключительно сливки общества. На такие мероприятия обычно принято являться со спутницей, хотя это и не аксиома. Но я подумал, может быть, сходим вместе?

Благотворительный вечер. Аукцион. Сливки общества.

У меня холодок по коже от этих слов. Я знаю, кто еще бывает на таких мероприятиях.

— Бережной, признавайся — ты ведь не просто архитектор, да?

— Почему ты так решила? — Он усмехается, но не отнекивается. Достаточно, чтобы это прозвучало как завуалированное «да».

— Потому что «просто архитекторов» не приглашают на такие вечера.

Вспоминаю чертов авдеевскй золотой «Ролекс» и как он рассказывал, что терпеть его не может, но иногда надевает как раз на такие мероприятия, потому что «обстановка обязывает».

— У меня свое архитектурное агентство — «ЭкоХаус». — В словах Арика нет ни капли пафоса, только констатация факта. — Я занимаюсь реставрацией, у меня есть частные и государственные заказы. Ну и так, по мелочи, парочка международных проектов. Но в душе я все равно просто архитектор, который любит ковыряться в старых чертежах и пачкать руки в пыли.

— Прекрати это немедленно, — машу рукой. — Скромность мужчину не красит, знаешь?

Я молчу, переваривая информацию.

Название не кажется мне знакомым, но это логично — я далека от мира архитектуры. Но логика подсказывает, что речь идет явно не о маленьком офисе с тремя столами и двумя стульями. А то, как подчеркнуто небрежно Бережной об это рассказывает, только усиливает мои догадки.

Хотя, конечно, что более-менее висит на поверхности — у него дорогая машина, насколько мне известно — квартира в старинном доме в центре, где просто космическая цена на квадратный метр недвижимости. А еще у него есть собственное плавательное средство, и я что-то мне подсказывает, что это точно не двухместный прогулочный катер. Он одевается подчеркнуто скромно — ни разу не видела на нем что-то с кричащим логотипом бренда. Это тоже одна из отличительных черт действительно богатых людей, а не мамкиных понторезов.