— Мне нравится ход твоих мыслей, — смеюсь. — Только давай сначала разберемся с новой партией глазури. Та, что пришла сегодня, какая-то… странная. Оттенок не тот вроде. Глянешь?

Мы погружаемся в обсуждение поставок, цветов и фактур, и я чувствую.

Это — мое. Мой маленький, гудящий от жизни мирок, который стал чем-то вроде спасательного круга от проблем в голове и в сердце, с которыми я тоже пытаюсь бороться, но и близко не такими темпами, как бы того хотелось.

Время близится к семи. Я достаю телефон, чтобы написать няне.

Я: Елена Павловна, я скоро выезжаю. Как Марк?

Ответ приходит почти мгновенно.

Елена Павловна: Как всегда — идеальный ребенок. Я его как раз покормила. Ждем маму купаться)

Я улыбаюсь. Купать Марика я люблю сама — это наш неизменный ритуал, вне зависимости от того, какие планы на день. Люблю смотреть, как он лежит в ванночке, сосредоточенно хмуря свои авдеевские брови, пока я поливаю его водой и рассказываю всякие выдуманные на ходу истории про улиток, воробьев и котиков.

Проверяю другие сообщения, нахожу чуть было не затерявшееся среди рабочих и спама, сообщение от Арика: «Просто хочу уточнить, все ли в силе на сегодня? Если что-то изменилось, не переживайте, я пойму».

Его сообщение, как и он сам — воплощение спокойствия и деликатности. Это чувствуется даже сквозь буквы и в наших коротких переписках, которые, тем не менее, уже стали частью моей ежедневной рутины. Ничего такого мы друг другу не пишем, но контакт держим. Правда, если быть совсем уж честной — в основном по инициативе Аркадия, хотя в последнее время я иногда ловлю себя на мысли, что мне хочется написать ему первой — не о чем-то конкретном, а просто так.

Мы должны были встретиться еще на прошлой неделе, как и договаривались еще до Рождества, но Марк в тот день раскапризничался не на шутку и я, не раздумывая, все отменила — написала Аркадию за час до встречи, извиняясь и чувствуя себя ужасно неловко. А он ответил так, будто ничего не произошло — все хорошо, ничего страшного, встретимся, когда настроение у моего сына наладится. Ни тени раздражения, ни капли давления.

Это, конечно, подкупило тогда и продолжает подкупать до сих пор, поэтому я сама назначила встречу пару дней назад. Просто подумала, что хочу куда-то сходить в компании красивого мужика.

Я: Никаких ЧП, все в силе. Буду в «Террасе» в 19.30, как и договорились)

Убираю телефон, чувствуя легкое, почти забытое волнение. Прячу ноут в сумку, прощаюсь с Олей и из уюта магазина переныриваю в пахнущий кожей салон «Роллс-Ройса».

Пока Виктор ведет машину сквозь вечерние пробки, разглядываю тягучие нитки неоновых огней, кусаю губу и еще раз заглядываю в телефон, прекрасно зная, чье сообщение жду.

Вадим уже неделю катается по Европе — я даже не очень понимаю, где именно он засыпает, а где — просыпается. Сам или с кем-то? Я стараюсь не задавать этот вопрос даже себе не говоря уже о том, чтобы спросить у него напрямую.

После Рождества в моей душе… то раздрай, то полный штиль.

Мое признание, конечно, ничего не изменило. Да я особо на это и не рассчитывала, и уж точно не излила душу в надежде на прощение. Просто тогда момент показался максимально идеальным для того, чтобы снять с души этот камень. Я — предательница и дура, но не подстилка. Мне хотелось, чтобы Авдеев зафиксировал это в своей голове, просто как факт, а не как повод падать на колени и просить прощения.

Никто из нас никому ничего в этом плане не должен.

Я была бы рада просто тому факту, что дальше мы сможем взаимодействовать уже без этого бэкграунда.

Мне стало легче.

Но между нами снова выросла стена. Другая — на этот раз не из ненависти и презрения, а из пустоты. Как будто вместе со взаимными обидами и упреками, смыло вообще все.

Теперь наше общение больше смахивает на фехтование. Он приезжает к сыну, и я, под любым предлогом, ухожу из дома — в магазин, в спортзал, просто посидеть в кафе. Не могу находиться с ним в одном пространстве. Мое тело помнит слишком много и слишком остро, чтобы присутствие Авдеева рядом давалось легко.

Мне больно быть рядом — вот так просто. Физически больно.

А он просто спокоен как удав. Раздражающе сдержан — смотрит на меня так, будто ничего не было. Иногда мне даже кажется, что я и правда сошла с ума и в ту ночь все, что случилось между нами на его кухне — случилось исключительно в моем богатом воображении. Но след укуса и пара маленьких синяков на бедрах, оставленных его слишком крепкой хваткой, удержали мою менталку на плаву. Я их, блин, даже сфоткала!

Вадим снова забирает Марка на выходные. Мы передаем друг другу сына, как эстафетную палочку, обмениваясь короткими, формальными фразами. «Как он спал?», «Не забудь сделать с ним развивающую гимнастику», «Я верну его в воскресенье в восемь».

И все. Ни одного лишнего слова. Ни одного лишнего взгляда.

Его чертовы холодность и отстраненность — как соль на открытую рану. Доводят до бешенства. Я снова и снова прокручиваю ту ночь в голове, пытаюсь найти хоть какой-то намек, малюсенькую зацепку, которая объяснила бы, что, черт возьми, происходит.

Я сказала, что это ничего не значило и просто секс, но, блин…

Я… защищалась. Боялась вдруг услышать, что-то такое же от него, поэтому действовала на опережение. Вадим ничего такого не сказал, но то, что сейчас происходит — это его способ донести, что он… просто потрахался, сбросил пар или… что вообще, господи?!

Машина останавливается у подъезда. Я поднимаюсь на свой этаж и прежде чем зайти, натягиваю на лицо улыбку. Жду несколько минут, прежде чем сердце перестанет отчаянно колотится. К сыну я всегда подхожу с покоем в душе. Насколько это вообще возможно.

Меня встречает Елена Павловна с Марком на руках. Теперь он уже абсолютно осознанно поворачивает голову на мой голос и реагирует целой трелью разных звуков — чаще смахивающих на чириканье маленьких каракалов. Я сразу забираю его на руки, втягиваю родной любимый до одури запах и расцеловываю.

К черту вообще все — у нас впереди полчаса ванных процедур. Пока купаю его, рассказываю, как дела в магазине, а он смотрит так сосредоточенно, как будто понимает и только великая несправедливость не дает ему добавить пару разгромных пунктов в мои планы по развитию магазинчика.

Потом — заворачиваю в одеяльце, несу в комнату и укладываю на кровать, чтобы он немножко повалялся голышом — у Марка Вадимовича это прямо самое любое время в сутках, когда можно пищать и хватать себя за пятки.

Телефон вибрирует входящим.

Авдеев: Буду через 10 минут.

Большой палец над полем для ответа начинает предательски дрожать. Сегодня пятница, мы не договаривались, что он заедет — я вообще не знала, вернулся ли он домой или продолжает гонять свой драгоценный джет из Парижа в Лондон, или куда он там нацелился на этот раз.

Сердце спотыкается, по венам растекается ледяная паника.

Он не должен был приезжать.

У нас не было никаких договоренностей.

Зачем? Что ему нужно?

Мозг, предатель, тут же подсовывает самый страшный вариант: он собирается поставить точку, сказать, что та ночь была ошибкой. Глупой, гормональной ошибкой, которая ничего не значила и не должна повториться. Это очень в духе того, как он любит вести переговоры — просто с наскока, зажать в угол, не оставить вариантов, кроме единственного — того, который устроит его одного.

Я с силой сжимаю телефон.

Делаю долгий выдох сквозь жатые трубочкой губы, и пишу короткое безразличное: «Ок».

Пусть даже не мечтает, что я тут сижу как на иголках и есть не могу без его подачек!

Поднимаюсь, чувствуя, что вопреки попыткам быть пофигисткой, решительность начинает парализовывать паника. Что я буду делать, если он и правда скажет… что жалеет? Что то «Барби» ничего не значило и абсолютно ничего не стоило — было просто брошенным рефлексом в память о том, что с сексом у нас никогда не было проблем.